Смерть сердца

У Эдди же во время чаепития было одно преимущество: он до этого совершенно не знал миссис Геккомб. Ему она показалась ужасно застенчивой – только и всего. И потому он решил вести себя с ней искренне, легко и непринужденно, а вести себя легко, искренне и непринужденно он мог, даже стоя на голове. Откуда ему было знать, что его внешность и нечто, его окружавшее – пожалуй, это можно было назвать аурой, – впервые за долгие годы заронили в ее сердце подозрения, нет, не насчет Порции, а насчет Анны. Откуда ему было знать, что теперь у миссис Геккомб в голове роились подозрения насчет Анны и Пиджена, которые она подавляла годами, – подозрения, о которых она с радостью позабыла, выйдя замуж. Убеждение (поселившееся в ней в последний ее год в Ричмонде), что от прытких молодых людей не стоит ждать ничего хорошего, отозвалось печальным тиком в складках ее левой щеки. Боязнь повстречать плебея была самым большим ее страхом с тех пор, как она воцарилась в «Вайкики». Разумеется, нет ничего плохого в том, что этот юноша – друг Порции, раз Порция сказала, что он дружит с Анной. Но как же так вышло, что Анна дружит с ним?.. Порция глядела, как подрагивает ее щека, и гадала, что же случилось.

Эдди же казалось, что он отлично справляется. Ему нравилась миссис Геккомб, и он изо всех сил старался ей угодить. В его поведении не было ни капли лукавства. Он простодушно верил, что слегка вскружил голову миссис Геккомб. Он и впрямь хорошо здесь смотрелся – едва войдя в комнату, он завязал гармоничные отношения со всей ее обстановкой: с синей шенильной портьерой слева от его головы, с буфетом, в который он упирался спинкой стула, с готовым абажуром, который он заметил и расхвалил. Он выглядел здесь так естественно и так идеально сюда вписался, что Порция не могла понять, как это салон «Вайкики» мог вообще существовать до него. А на веранде лежала наполовину собранная головоломка, куда перед его приездом Порция пыталась втиснуть свои надежды и страхи. После чая она поглядела на головоломку свежим взглядом, и она показалась ей осколком другой эпохи. Эдди задорно болтал, задорно балансируя на плиточном бордюре у камина. Даже Дорис на него взглянула, когда просочилась в салон, чтобы убрать со стола.

– До чего же хорошо погреться у настоящего огня, – сказал он. – У меня вот в квартире только газ.

Миссис Геккомб взяла у Дорис скатерть, сложила ее; скатерть по краю была дюймов на восемь обвязана крючком.

– Но у мистера Квейна в конторе, наверное, центральное отопление?

– О да, – ответил Эдди, – там все тип-топ.

– Да, мне тоже говорили, что обстановка там очень элегантная.

– Но самый дивный камин, разумеется, в гостиной у Анны. Вы ведь часто бываете у нее в гостях, верно?

– Да, я заезжаю на Виндзор-террас, когда бываю в Лондоне, – ответила миссис Геккомб, так до конца и не оттаяв. – Очень гостеприимный дом, – добавила она, чтобы некоторые не считали, будто они владеют исключительными правами на его хозяев.

Она включила свет над своим столиком для рукоделия, уселась за него и принялась перебирать кисти. Порция, глядя, как веранду обступают сумерки, сказала:

– Я, наверное, покажу Эдди море.

– Ох, деточка, сколько там того моря ты сейчас увидишь.

– Ну, мы только посмотрим.

И они ушли. Порция спускалась по дорожке, натягивая пальто, но Эдди только обмотал шарф вокруг шеи. Прилив наползал на берег, линия горизонта еле виднелась в темно-сером воздухе. С мелководья доносилось галечное перешептывание – и не тишина даже, а что-то еле приметное у самой границы с тишиной. Ветра не было – так, ощущение холодка за воротником и в волосах. Эдди и Порция стояли на набережной, глядя, как небо и море постепенно стираются из виду. Эдди стоял немного поодаль, словно человек, позволивший себе наконец остаться в полном, свободном от всего одиночестве. Его общительность имела мало отношения к его характеру, который теперь проявился во всей своей угрюмости. Одной Порции дозволено было присутствовать при этой мрачной перемене – перед ней одной ему не нужно было притворяться, что она существует, потому что для него ее больше не существовало. Нежная или дерзкая игра в полувлюбленность со взрослыми людьми становилась подчас слишком изнурительной, слишком утомительной для Эдди. От одной Порции он мог отмахнуться – вот так, в мгновение ока – с усталой простотой. И потому у нее одной было особое право: он позволял ей оставаться с ним рядом по меньшей мере во плоти, когда сам он фактически был не с ней, уходил от нее. Никто не умел быть рядом так ненавязчиво, как она. Он воспринимал ее как стихию (например, воздух) или как некое состояние (темноту) – это они соприкасаются с тобой ровно и легко, когда человеческих прикосновений вынести невозможно. Он мог смотреть сквозь нее, не удостаивая ее ни малейшим взглядом, не чувствуя никакого стыда за пустоту, которая наверняка заметна в его глазах.