Смерть цвета бейсик

Мужчины бурно готовились к заседанию. Сидевшие позади то и дело подбегали к занявшему стол начальству, водили, разъясняя, пальцами по бумагам и экранам планшетов. Включили огромный голографический экран, занявший в длину весь стол. Я мог разобрать только то, что он заполнен страницами с текстом, несколькими картами и странными схемами. Двое молодых рысцой подбежали к девушке. Получив консультацию, они скинули кителя, закатали рукава рубашек и принялись энергично закрывать сложную систему жалюзи на трех огромных окнах за спиной девицы. Здание было старинным, тут, наверное, судили еще народовольцев и петрашевцев, если не декабристов.

Деловитая компания мужчин, до того недовольно жмурившихся и прикрывавшихся ладонями, продолжила занятия, удвоив энергию. Они двигали листы на голографическом дисплее, указывали друг другу на строки, выделяя их красным, зеленым и желтым по какой-то особенной системе. Никто из них даже не посмотрел в мою сторону, словно меня здесь и не было, словно моя будущая роль была совершенно ничтожной.

Дисплей девицы слабо тренькнул, она поднялась:

— Встать, суд идет, — микрофона было не видно, но усиленный голос громыхал из невидимых динамиков.

Молодцы, возившиеся уже на последнем подоконнике, горохом ссыпались на пол и, на ходу приводя себя в порядок, бросились по местам. В зал вошел судья, моих лет мужчина, с точеным профилем римского патриция времен упадка. Он зашел не через высокую двухстворчатую дверь, охраняемую охламонами, любителями онлайн-игр, а через неприметную дверку в торце зала.

Заняв место, судья начал бубнить положенную юридическую скороговорку:

— Я, судья Адмиралтейского районного суда города Санкт-Петербурга, Васильев Владимир Сулейманович…

Услышав это невозможное сочетание, я понял, почему его эффектная внешность показалась мне смутно знакомой. Именно он вел прошлогодний процесс вятских террористов и наркоторговцев. Яркая внешность, располагающее обаяние, хорошо поставленная интеллигентная речь, — отличный выбор для рекламы отечественного правосудия. С судьей мы встречались и прежде. Жаль, не у кого спросить, не нарушение ли это. Четырнадцать лет назад нынешний судья, а тогда то ли следователь, то ли дознаватель (никогда не понимал разницы), старательно вел мое дело. Исходя из выбора судьи, процесс планировали масштабным шоу.

— …постановление старшего следователя по особо важным делам при Статс-Секретаре Генерального Следственного комитета Российской Конфедерации тайного советника юридической службы Хламова Степана Сергеевича о возбуждении перед судом прошения об…

Даже выспавшись, даже без треснувших ребер, выбитой руки и попорченных зубов, я бы все равно не сумел до конца вникнуть в эти длинные периоды.

— …предусмотренные частью второй статьи сто пятой Уголовного кодекса Российской Конфедерации, а также частью третьей статьи двести…

Насколько мне удалось понять, сегодня речь шла о мере пресечения, что превращало слушание в чистую формальность. Конечно, с такими обвинениями меня не могут выпустить под залог или подписку.

— Подозреваемый, есть ли у вас жалобы или ходатайства к суду?

— Да, есть.

— Встань, придурок, — зашипел один из конвоиров, конопатый и курносый паренек.

— Есть, ваша честь, — я поднялся, боль полыхнула в левом колене. — Я прошу допустить к слушаниям моего адвоката, Кетмана Григория Львовича, он сейчас в здании суда, прямо за дверью.

— Возражаю! — поднялся незнакомый мне мундир. Он был заметно толще и старше остальных, в кителе, щедрее покрытом золотом. Новые мундиры вообще, а прокурорские особенно, были нелепо разукрашены чуть ли не эполетами с аксельбантами.

Мундир с судьей обменялись потоками статей, частей и подпунктов. Они не перебивали друг друга, вступая, когда второй замолкал. Это походило на сотое или тысячное представление дурно поставленного спектакля провинциального театра, да, собственно, им и было. Актеры просто проговаривали необходимые реплики, торопясь в пивную. Сказанное адресовалось не друг другу и не мне, конечно, а исключительно протоколу.