Смерть у стеклянной струи

«Ах так? — Морской опешил, но сдержался. — Что ж, значит, будем делать вид, что ничего удивительного в ее визите нет».

— Не келья, а гостиная, — бодро сказал он, перекладывая коробки и расчищая побольше места на старой подранной софе. — Присаживайтесь! Здесь, конечно, душно. Окно глухое и не открывается. Для перекуров место не годится, но чай мы тут с товарищами в перерыве попиваем… — Он показал на примус и достал из тайника разодранную пачку с синей этикеткой «Чай Краснодарский. Второй сорт». — Раз уж почтили мое скромное место службы своим визитом, не откажитесь угоститься…

— Вам что, вообще не интересно, почему я к вам пришла?! — с обидой прошептала бывшая жена. — Такого я от вас не ожидала!

Морской страдальчески закатил глаза к потолку, но вспомнил, что у Ирины вчера убили мужа и сама она подверглась нападению, и что Галочка, конечно, не одобрила бы, начни он раздражаться.

— Конечно интересно. Извините. Я думал, вам комфортней без расспросов. — Он сел на шаткий табурет у двери и, подавшись вперед, приготовился слушать.

— Я пропала, — сказала Ирина и с вызовом посмотрела на Владимира. Так, будто он во всем и виноват. Потом смутилась, опустила глаза и неразборчиво, но очень драматично забормотала: — Столько ужасного уже случилось… Мне, наверное, и сопротивляться незачем. Плыть по течению навстречу гибели даже приятно. Но я привыкла не сдаваться и вот, барахтаюсь. Хоть это и противно. И к вам пришла… Думаю, вам не лишним будет знать, что меня несет прямиком на водопад.

— Ирина, это просто слова! — не выдержал Морской.

— Да, — согласилась бывшая жена, мгновенно сбавив пафос. — Я ими разговариваю. А вы? Используете вместо слов что-то другое? — Несколько минут они еще попререкались, и наконец она довольно четко сообщила: — В кармане у Ярослава, когда его убили, кроме денег, лежали странички из моего блокнота. Их тоже украли. А сегодня утром один листок подбросили мне под дверь в номер.

— Ого! — Морской постарался сохранить спокойствие. — Вы, конечно, рассказали про это милиции?

— Нет, что вы! Это будет катастрофой. Там записи, которые мне точно не простят. Я много лет уже веду дневник. Ну, знаете, зарисовки о жизни, мысли, шутки… Попав сейчас в СССР, я тоже кое-что писала.

— Что-то серьезное? — холодея, спросил Морской.

— Не слишком. По-настоящему личного — ничего. Я знала, что Ярослав может прочесть записи, и не хотела его расстраивать. Но в дневнике есть много об СССР. Что люди бедствуют. Что все напуганы и все следят за всеми. Что Клара — вы ее видели, это коллега Ярослава, она с нами гуляла вчера — в Изюме встретила знакомую семью. Представьте, эти люди добровольно после войны поехали в Союз, чтобы служить единственной стране, в которой, как им казалось, существует равенство и справедливость. А тут с ними обращаются как с предателями. — Она шептала очень страстно, с полнейшим чувством собственной правоты, и Морскому сделалось дурно от мысли, что все то же она могла сказать кому-нибудь другому. — Пустить пустили, но тут же наказали, за то, что они с детства жили в эмиграции. У них прямо на границе сразу отобрали паспорта. Главу семьи арестовали как шпиона, а дочери и жене позволили жить в Изюме. Они буквально голодают.

— Вы это все писали в дневнике? — обалдело спросил Морской. — Вы что, с ума сошли за время жизни за границей? Вы что, не понимали, чем обернутся эти записи, попадись они кому на глаза?

— Я понимала… Потому писала тайно — только у нас в номере и только по ночам. И на французском!

Морской, похоже, не сумел сдержать эмоций.

— Да! — быстро закивала Ирина. — Вот такие же, как сейчас у вас, нецензурные выражения отразились на лице Ярослава, когда он вчера утром застал меня за записями и прочел отрывок. Он рассердился, выдернул страницы из блокнота и положил в потайной карман своего пиджака. Сказал, что мы еще поговорим про «эту гадость» и что сейчас не время — нас Клара ждала в вестибюле гостиницы, — но, мол, потом, когда вернемся, он выскажет мне все, что думает про подобные настроения и такую неосторожность… Так и не высказал… Его убили. А первую страницу из блокнота вложили в этот конверт.

Морской жадно вцепился в возможную улику. Обычный конверт с изображением послевоенного герба и марки со Спасской башней. Такой можно купить в любом почтовом отделении и в каждом киоске Союзпечати. Внутри — смятый, но непривычно белый и плотный небольшой прямоугольный листик, испещренный знакомым причудливым почерком с вензелями. Морской всмотрелся, поискал знакомые слова, но решил сэкономить время:

— Переведите!