Смерть у стеклянной струи

— А чем мы вас хуже? — ощетинился Морской. — Миф об отсутствии у советских граждан коротковолновых приемников распространяют дезинформаторы, мечтающие представить нас неандертальцами. Зря вы верите слухам. В войну, конечно, владельцев радиоприемников обязали сдать их государству. Но это понятно: время было такое, что только фашистской дрянной пропаганды в головах людей не хватало. Сейчас изъятые аппараты вернулись к людям. А кто-то с собой трофейное радио привез. Да и производство у нас, как видите, оживилось. Так что нечего! В вашей Чехословакии, может, и принято считать нас дикарями, но…

— Как всегда! — перебила Ирина. — Я говорю два слова — вы делаете километр выводов! И все враждебны! — Она демонстративно сделала глубокий вдох и заговорила подчеркнуто миролюбиво: — У меня и в мыслях не было считать, что в СССР хуже, чем у нас. Поверьте, разницы нет. У нас тоже слушают Запад, тоже ловят «Голос Америки», и наши власти тоже это глубоко не одобряют. Пока не глушат, правда, но с них станется… И кстати, — тут она не удержалась от насмешки, — не знала, что вы столь благоразумны, что вместо человеческого «глушат» витиевато намекаете о «вещании с помехами».

— Будь я благоразумным, никогда на вас бы не женился, — фыркнул Морской, но тут же решил взять первенство в гонках миролюбия: — Простите, я неправильно вас понял. Вы так удивились наличию приемника, что мне стало обидно за страну.

— Я удивилась, потому что мы с Ларисой как раз про это говорили. И она отдельно подчеркнула, что вы довольствуетесь пластинками с Утесовым и разрешенным радио и осуждаете семью дочери за интерес к западным — она сказала «вражеским» — радиоволнам. Сказала, что вы во многом устарели.

— Ах вот как! — Морской рассмеялся. — Конечно устарел! Настолько, что по-старинке не обо всех подробностях своих пристрастий докладываю дочери. И да, ее я очень осуждаю. Но не за «голоса» — за откровенность. Зачем она вам это говорила? — Тут он вздрогнул от неприятной догадки. — В порыве ответной откровенности? Зачем вообще вы виделись с Ларисой? Как вы ее нашли? Вы спровоцировали ее на всякие такие разговоры, признавшись в том, о чем был ваш дневник? Поймите верно, я не сомневаюсь в порядочности Ларочки, но она имеет вредную привычку всем делиться с мужем. А он-то вас не знает, может отнестись к истории как к красивой байке, где-то рассказать…

— Остановитесь! — вскрикнула Ирина. — Вы снова все додумываете! Ларочка сама меня нашла. И это очень трогательно. Она пришла в гостиницу оказать поддержку, спросила, не нужна ли помощь… Она — не вы! — Удержаться от упрека Ирина, разумеется, не смогла. — И я сначала так растрогалась, что действительно чуть не поделилась с ней своим кошмаром. Но вовремя опомнилась. К чему чужие тягостные тайны такому милому и легкому созданию?

«А я, значит, немилый и тяжелый», — Морской скривился, но тактично промолчал.

— Информация о том, где можно вас найти, — единственное, в чем мне понадобилась Ларочкина помощь, — продолжила Ирина тоном, полным обвинений. — Я так обрадовалась, что ваша кинофабрика всего в получасе ходьбы от моей гостиницы. Как смогла, так к вам и кинулась… И успокойтесь, я никому, кроме вас, про свой дневник не говорила. Знала бы, что вы считаете меня болтливой дурой, — вам бы тоже ничего не сказала…

Она резко отвернулась.

— Вот видите! — мрачно буркнул Морской, имея в виду и то, что Ирина тоже не особо откровенничает с Ларочкой, и то, что без ссоры все же не обошлось.

Но объяснять, что подразумевалось, не пришлось: в замке со зловещим скрежетом закрутился ключ. Ирина подскочила:

— Сюда кто-то сейчас зайдет?

— Скорее нет, чем да, — прошептал Морской, осознавая. — И это плохо. — Он кинулся тарабанить в дверь, решив, что лучше уж его застанут здесь с Ириной сейчас, чем утром. — Эй-эй, откройте! Тут люди!

Ответа не было, а прильнув ухом к щели у косяка, Морской услышал безжалостно удаляющиеся шаги.

— Хм… Нас закрыли, — констатировал он. — Скорее всего, до утра, пока уборщица не заступит на смену и не придет сюда за тряпками и ведром. — Для верности он еще несколько минут стучал, бил дверь ногами и тяжелыми предметами и даже попытался высадить ее плечом. Все тщетно. — Вахтер немного глуховат… — сказал Морской, сдаваясь.

— Ничего себе — «немного»! — Ирина, словно в прострации, присела на софу и вдруг, не опуская головы и не меняя позы, зарыдала. — Что я ни делаю — все к худшему! Какой-то черный сон! — Она уперлась пальцами в виски и принялась их яростно тереть. Морщинки в углах глаза — Морской их только что заметил — смешно плясали от ее прикосновений, а слезы градом падали на плащ. — Я всем сказала, что заболела голова и я пойду прилягу в номере. Ушла спокойно и незаметно. Но рано утром — совещание. Чуть свет в гостинице начнут меня искать, поймут, что я опять от них сбежала, и будет… в лучшем случае скандал.