Смерть у стеклянной струи

И много позже, будучи уже взрослым человеком, в каком-то смысле даже экспертом по части всевозможных сценических искусств, Морской лишь укрепился в своем детском впечатлении. Случайно оказавшись в конце 1920-х на рядовой программе очередного базарного балаганчика от ГОМЭЦ[18], он вновь увидел Кондрашу-Кашу. Да, фокусы у дяди Каши оказались при зрелом суждении устаревшими и даже отвратительными — по-хорошему, надо было бы напомнить режиссеру, что подобные номера уже с десяток лет запрещены, но Морской решил не вмешиваться, — да, грим и костюм оставляли желать лучшего, но артистизм, умение обыгрывать реквизит и та самая чарличаплиновская душевность делали из этого артиста гения. Мало кто умел так преподносить свои истории: захватывающе и в то же время просто, смешно и трогательно одновременно.

Несколько лет назад, почти сразу после войны, Морской познакомился с дядей Кашей уже не как зритель. Удивительный Фред Яшинов — директор Харьковского государственного цирка — обратился к «Красному знамени» за дружеской услугой. Тут нужно хорошо знать Фреда, чтоб понимать, о чем он мог просить. Для себя — ничего и никогда. Для цирка — постоянно, но тут он обходился без газет и лично обивал пороги соответствующих кабинетов, идя напролом и словно бы не замечая препятствий. Газетчики понадобились Фреду для привлечения внимания общественности к вопиющим условиям жизни цирковых пенсионеров. Работающие артисты тоже не жировали, не говоря уже про иногородних: приезжая в Харьков с гастролями, некоторые жили в гримерках, а то и на вокзале, но хоть не голодали. К тому же Фред лелеял странную мечту отстроить первую в Союзе гостиницу для цирковых артистов. А вот у «бывших цирковых» ни надежд, ни систематической поддержки не было. Эту несправедливость Яшинов и хотел исправить, поднимая тему через газеты и на них же потом ссылаясь в беседе с чиновниками — вот, мол, и статья про эти проблемы в авторитетных городских изданиях была, а вы всё спите. Всех подопечных цирковых пенсионеров Фред знал поименно, с половиной из них когда-то вместе выступал, колеся по просторам СССР в составе наскоро сколоченных концертных бригад. В мандате было написано: «Коллектив тружеников арены по демонстрации физической силы и здорового смеха». Юный Фред работал как акробат, как клоун и как администратор. Правила организаторской работы он познавал, а часто и изобретал самостоятельно, а опыт работы на манеже перенимал от старших коллег. «Они меня учили, на ноги ставили, без них я не то что директором, просто человеком не стал бы… — говорил Яшинов. — Да и не во мне дело. Само искусство советского цирка без этих людей не существовало бы. И ведь ушли-то из профессии они вовсе не из желания все бросить. У нас уходят по здоровью, понимаете? Надо написать, что те, благодаря кому наши дети смеялись и имели праздники даже в самые сложные для страны времена, сейчас в беде…»

Записывать доклады профсоюза, пригласившего бывших «цирковых» во всеуслышание рассказать о своих горестях, Морской поехал лично. Да, злые языки в редакции опять станут судить, мол, не дает дорогу молодежи, опять взялся писать сам, но дело вышло очень деликатным, и слабый текст пускать было нельзя, а все орлы (их у Морского было ровно трое — и тоже, между прочим, молодежь), увы, уже работали над чем-то срочным. От «Соціалістичної Харківщини», кстати, тоже прибыл лично начальник отдела культуры — Гриша Гельдфайбен. Они во всем ходили схожими дорогами: имели равный опыт в журналистике, занимали одинаковые должности в двух вечно соревнующихся друг с другом изданиях, готовили себе достойную поддержку, преподавая (Гельф — в литературной студии, Морской — у себя в театральном), а в сложные моменты лично бросались, так сказать, на амбразуру.

Едва успев обменяться рукопожатиями и новостями с Гришей, Морской увидел робко приоткрывающего дверь дядю Кашу. Копна всклокоченных волос теперь была седой, фигура как-то вся уменьшилась и оплыла, лицо без грима оказалось куда смешнее, чем манежный образ, но это, несомненно, был тот самый волшебник, очаровавший много лет назад всю детвору из окружения Морского.

— Я журналистов не люблю, — с доверительной улыбкой сообщил бывший клоун, когда Морской, представившись, отвел его для разговора. — Они все черствые и ничего не понимают. Вот был у нас балаганчик ужасов на Благбазе в середине 30-х. Народ валом валил пощекотать нервишки. Где еще увидишь, как грифоны выклевывают трупам глаза? Где еще ведьмы и ведьмаки глотают живых мышей? А сеанс кремации когда еще увидишь, еще и урну с прахом в качестве сувенира напоследок получив? А? А! Мы знали свое дело. Вся бутафория была как настоящая. Артисты, между прочим, выкладывались на все сто. И получали хорошо. И если вам не радостно за тех артистов или не страшно на этом представлении, то нет у вас души. Такой бездушный и явился от газеты. Раскритиковал, разругал, и нас закрыли.