Смерть в Киеве

Дулеб порывисто сел на постели, протер глаза. В сумерках белел нежный мех, он словно бы висел в воздухе, плавал, потому что лицо девушки и ее ноги сливались с темнотой повалуши, вместе с мехом плавал в тишине также голос девушки, голос Дулебу знакомый, хотя слышал он его раз или два, слышал давно и не запомнил, зачем ему запоминать?

— Ойка? — догадался он сразу же, удивляясь самому себе, что узнал девушку так легко и словно бы даже ждал ее появления.

— Я, — опять ответила девушка.

— Ищешь Иваницу?

— Тебя.

Снова Дулеб удивился. Но тотчас же вспомнил, что он ведь лекарь.

— Кому-нибудь плохо? Войтишичу? Или, может, отцу твоему?

— Да нет. Что им станется?

— Тогда что же? Хочешь, чтобы разбудил Иваницу?

— Не нужно. Я к тебе.

— Послушай, да ведь сейчас же поздняя ночь!

— А мне все едино. Я привыкла не спать по ночам. Они гоняются за мною как раз по ночам. Чтобы не поддаться, надобно не спать.

— Кто же за тобой гоняется?

— Все едино кто. Все. Кто увидит, тот и гоняется.

— Я видел тебя когда-то. Но ведь не гонялся?

— Не ты — твой Иваница.

— Иваница думал про тебя. В Суздале, всюду.

— А-а, все думают. Знаю, про что они думают. А я пришла к тебе.

— С чем же? Помочь тебе в чем-нибудь?

— Про Кузьму расскажи, про брата. Нашел его?

— Нашел и говорил с ним. Не очень приятен разговор был, потому что Кузьма твой груб вельми, а может, просто остер. Видно, жизнь у него была несладкой. Но честный и открытый. Да ты сядь. Вот там стульчик, а там скамья.

— Пустое. Говори.

— Тогда я встану. Выйдем. Потому — негоже, когда перед тобой стоит девушка. Это ты спровадила нас в Суздаль? Не говори, я и так знаю. Но зачем ты это сделала тогда? Думал я, кто-то другой за тобой тогда стоял, а теперь они выпытывают: кто и когда? Не хотели, стало быть, чтобы я в Суздаль попал. Потому что узнал о многом, что не выгодно для игумена и Войтишича. Ты знала все?

Она молчала.

— Почему молчишь? Мне можешь говорить все открыто. Я не принадлежу к твоим врагам. И Кузьме тоже не враг, как видишь.

— Они снарядили сегодня ночью гонца, — внезапно сказала она.

— Гонца? Куда? Какого?

— К князю Изяславу. Про тебя и про этого… Ростислава, сына Долгорукого.

— Ну, — Дулеб прошелся сюда и туда, не смог сдержать дрожь, все делалось даже быстрее, чем он думал, — как же ты узнала?

— Узнала. Умею. — Она помолчала, потом добавила с вызовом: — И хочу. Для тебя.

Он подошел к девушке, взял ее за руку. Рука была маленькая, теплая, мягкая, будто ночная птичка.

— Дозволь поцелую тебе руку, девушка? — сказал он и, не дожидаясь ее согласия, прикоснулся губами к мягкой, чистой коже.

— Княгиням привык руки целовать? — засмеялась она.

— Княгиням? — он взглянул на нее удивленно. — Откуда знаешь, кому целовал руки?

— Догадываюсь! — с вызовом промолвила она, и вызов этот направлен был словно бы и не Дулебу, а куда-то в пространство, кому-то невидимому и неведомому, потому что смотрела Ойка не на самого Дулеба, а через его плечо, назад, смотрела так неотрывно и с такой дерзостью, что лекарь тоже не удержался, оглянулся.

Позади них у дверей белела сонная фигура Иваницы. Белела оцепенело, неподвижно и безмолвно, не слышно было даже излюбленного «Вот уж!», которое вырывалось у него всегда почти бессознательно.

— Спасибо тебе, — сказал Ойке Дулеб. — Может, тебя проводить? Иваница мог бы это сделать…

— Не надо. Сама.

Она промелькнула мимо Иваницы белым видением, а он стоял и не мог пошевельнуться. Дулеб подошел к нему, взял за плечи, легко повернул, повел его в повалушу.

— Доспать тебе нужно, Иваница, ночь еще не закончилась.

Парень не вырывался, дал уложить себя в постель, лежал тихо, словно бы и впрямь готовился досматривать сны, в которых каждую ночь приходила к нему Ойка, но был уже не в силах прикидываться равнодушным, спокойным, вскочил с постели, подбежал к Дулебу.

— Ты видел, она босая!

— Не заметил, — растерянно промолвил лекарь.

— А на дворе снег и мороз.

— Как-то не заметил.

— Босая! — воскликнул Иваница. — Как же ты смотрел?

Они метнулись в сени, выскочили во двор. Ойки не было. И следов не сыскать. Снег затоптанный, замерзший.

— Я догоню ее, — сказал Иваница.

— Посмотри на себя. Сам бос и гол. Опомнись. Ее уже и след простыл. Ты ведь знаешь, какая она неуловимая.

Дулеб с трудом затянул Иваницу назад в помещение, усадил на ложе.

— Успокойся. Она придет к нам еще.

— К тебе.

— Говорю: к нам.

— А я говорю, к тебе. И не уговаривай меня, я все слыхал.

— Подслушивал?

— Спал как убитый. А потом она приснилась мне и позвала к себе. Я вскочил и побежал. Застал вас вдвоем. Слыхал, что она говорила. Пришла к тебе.

— Сегодня — да. Потому что хотела услышать о Кузьме и сказать о гонце. Считала, что лучше всего первому сказать об этом мне. А завтра придет к нам обоим. К тебе, хотел я сказать.

— Вот уж! Ко мне больше не придет.

На сон не осталось ни времени, ни охоты. Иваница оделся, пошел посмотреть на коней. Дулеб зажег свечу, сел к своим пергаменам и (подобное случилось с ним впервые) ничего не мог вписать.