Смерть в конверте

В ожидании полуночи испили крепкого чаю. В оставшийся до выхода час Бобовник валялся одетый на кровати и что-то царапал иголкой на деревянной рукояти ножа.

Наконец дождались назначенного времени, присели на дорожку, перекрестились и тихо друг за другом покинули барак. Идти пехом, обходя центр столицы, предстояло прилично. Сторонясь освещенных проспектов и широких улиц, шли переулками и проходными дворами. Часто останавливались и прятались по темным подворотням, пропуская встречных прохожих.

Около двух ночи прибыли в нужный квартал между Большой Ордынкой и Пятницкой.

– Отдышаться бы, – первым запросился слабак Мусиенко.

– Оно и вправду, – поддержал Ковалев, – давайте покурим сначала, а там уж и нагрянем…

Бобовник поморщился, но, чтобы не разводить демагогию, вынул свою пачку папирос.

– Пять минут – и вперед.

* * *

Болтать во время ответственных операций Бобовник не любил. Чего зря молоть языком, когда уже все обсудили и обо всем договорились заранее. Приучал он к порядку и корешков, оказавшихся с ним в одной упряжке. Оба охламона, почитай, ни дня не служили и не воевали, хотя дезертир Мусиенко успел поносить военную форму. Оба не были приучены к дисциплине, не любили подчиняться и выполнять чужие команды. А без железной дисциплины обстряпать задуманное дельце не получится – это Бобовник настойчиво пытался втолковать корешам еще перед «допросом» Золотухина в заброшенном корпусе маслозавода. Вроде поняли и пообещали слушаться.

Этой ночью должно было выгореть. Ян продумал каждую деталь, каждую закавыку, каждую минуту пребывания в квартале между Большой Ордынкой и Пятницкой. Он все учел и очень надеялся на благоприятный исход.

Увы, не часто его усилия вознаграждались победным финалом. Куда чаще судьба одаривала неудачами, испытаниями или как минимум злой усмешкой. Взять, к примеру, те же курсы командиров Красной армии. Казалось бы, все просчитал тогда в аудитории и, дождавшись своей очереди к военкому, попросил:

– Зачислите меня, товарищ полковник, туда, где готовят специалистов связи.

– А ты что же, разбираешься в радио? – вскинул тот кустистую бровь.

– Так точно. Даже кое-что мастерю и самостоятельно ремонтирую…

Он и вправду немного понимал в репродукторах, радиоприемниках, антеннах и радиосигналах. Понимал и то, что данная специальность является одной из самых сложных, требующих определенных знаний из школьной программы. Стало быть, подготовка командира войск связи займет никак не меньше четырех-пяти месяцев.

Полковнику понравился ответ юного студента, и он тут же занес его в список, приказав назавтра к восьми утра явиться в военкомат с личными документами.

Тогда Бобовник угадал. Зачисленный на специальные курсы связистов, он отучился полных четыре месяца. Правда, не вся учеба проходила в отапливаемых классах. По утрам после ранних подъемов приходилось бежать на физическую зарядку, потом умываться ледяной водой, заправлять жесткую солдатскую кровать, топать строем в столовую на завтрак. Потом рота выстраивалась на плацу для развода на занятия. Каждый день в течение шести часов курсанты постигали азы картографии и тактики, учили Уставы и азбуку Морзе, разбирались в устройстве современных радиостанций и радиоприемников.

После обеда практиковалась строевая подготовка на плацу или уборка территории от выпавшего снега. А еще были политзанятия, учебные стрельбы, полоса препятствий, наряды по роте и по столовой, а также всевозможные хозяйственные работы.

После объявления отбоя обессилевший Бобовник, едва добравшись до кровати, закрывал глаза и мечтал только об одном: чтобы на следующий день полковой комиссар на общем построении огласил заветную новость об окончании войны. Но комиссар угрюмо молчал, а начальник курсов привычно зачитывал распорядок учебного дня.

Медленно тянулись дни, бежали недели, летели месяцы. Наконец в начале февраля курсантов из учебной роты связи помыли в бане и выдали каждому новенькое командирское обмундирование. Через час сотня молодцов стояла на плацу и слушала, как начальник ускоренных курсов зачитывает приказ о присвоении им звания младшего лейтенанта.

Война, к величайшему разочарованию Бобовника, к февралю 1942 года не закончилась. И через несколько часов после торжественного построения он уже сидел на усыпанном соломой полу вагона-теплушки и с горечью размышлял о своей незавидной судьбе. Прокопченный черный паровоз, шипя и отплевываясь белым паром, тащил два десятка вагонов куда-то в южном направлении…

* * *

– …Зинка моя намедни учудила, – неторопливо щелкал семечки Муся. – Соорудила в парикмахерской прическу за двенадцать червонцев. Падла.

– Ого! Она же сама себе бигуди щипцами заворачивала! – подивился Ковалев. – Чего ее в парикмахерскую-то занесло?

– Хватит, говорит, всю войну вахлачкой проходила. А теперь дождалась возвращения знакомого мастера из эвакуации, пойду к нему, сколько бы это ни стоило.

– Если баба родилась дурой, ей и помрет.

– А!.. – в сердцах отмахнулся Мусиенко. – Бабы дуры не потому, что дуры, а потому, что бабы!

Устав слушать пустую болтовню, Бобовник цыкнул на корешей: