Смерть в Миракл Крик

Она как-то читала, что звуки оставляют постоянные отпечатки; тоновые вибрации проникают в близлежащие предметы и остаются навечно на квантовом уровне, как если бросить камушек в океан и рябь никогда не прекратится. Неужели ее слова, во всем их безобразии, проникли в атомы стен, так же, как боль Генри от того, что он их услышал, пропитала его мозг: и что во время последнего сеанса Генри сидел на том же самом месте в тех стенах, и безобразие и боль столкнулись и превратились во взрыв, раскидывая его нейроны в стороны, разрывая его изнутри?

Дверь открылась, вошел еще один юрист, Эндрю.

– Рут Вайс согласилась!

– Правда? Это замечательно, – ответила Шеннон.

– Демонстрантка? – подняла глаза Элизабет. Шеннон кивнула.

– Я попросила ее дать показания относительно того, как Пак угрожал ей. Это поддерживает нашу…

– Но ведь она это сделала. Она разожгла огонь и убила Генри. Вы же это знаете, – сказала Элизабет.

– Нет, я этого не знаю, – ответила Шеннон. – Я знаю, что вы так думаете, но мы это уже обсуждали. Из полицейского участка они поехали прямиком в Вашингтон. Согласно данным с вышки сотовой связи, в 21:00 они уже были в Вашингтоне, так что нет шансов, что…

– Они могли все спланировать, – сказала Элизабет. – Одна из них могла задержаться, чтобы устроить поджог, а телефоны они могли увезти, чтобы обеспечить алиби. Или могли просто очень быстро ехать, тогда можно доехать за пятьдесят минут.

– Ничто из этого не подкреплено доказательствами, в то время как на Пака многое указывает. Мы в суде. Нам нужны доказательства, а не догадки.

Элизабет покачала головой.

– Со мной полиция так и поступила. Неважно, я ли это сделала на самом деле, меня проще всего обвинить. Вы делаете то же самое. Я вам все время твержу, что надо расследовать действия демонстрантов, но вы сдаетесь просто потому, что слишком сложно найти доказательства.

– И это, черт побери, правда, – сказала Шеннон. – Искать настоящих преступников – не моя задача. Я должна защищать вас. И плевать, как сильно вы их ненавидите. Если они могут помочь вам заставить присяжных посмотреть на Пака как на вероятного преступника и снять обвинения с вас, они ваши лучшие друзья. А они вам безусловно нужны, после сегодняшней сцены вы потеряли всякую поддержку. Ходят слухи, что Тереза вернулась на сторону Эйба.

– Это правда, – сказал Эндрю. – Я сам видел, проходя мимо. Она сидела там одна, потом встала и пересела на сторону обвинения.

Тереза, ее последняя и единственная подруга. Ну конечно, ее отпугнула эта история с кошачьими царапинами.

– Вот черт, – ругнулась Шеннон. – Не понимаю, зачем ей выставлять все так напоказ, все эти переходы через проход. Не удивительно, что Эйб так надулся.

– Мы только что его видели, он сообщил, что следующей вызовет давать показания Терезу, – поведала Анна. – Он пытается нас заинтриговать. «Она слышала очень любопытные вещи, они очень заинтересуют присяжных», – повторила Анна, имитируя южный выговор. – Он такой подлец.

– Я тоже об этом думала, – сказала Шеннон. – Он сказал, что Тереза будет давать показания о том, что она слышала, а значит, они подпадают под исключение из правила о слухах, что означает, в свою очередь,…

– Допущение? – сказала Анна.

– Я так предполагаю, – Шеннон повернулась к Элизабет. – Вы говорили Терезе что-либо, что может навредить вашему образу? Судя по тому, как он себя вел, там какие-то обличительные подробности.

Только одно. Тот разговор в камере. Постыдные, тайные слова, которые они шептали друг другу наедине, не предназначенные ни для кого более, не предполагавшие пересказов. Она не выносила даже мысли о тех словах, а Тереза собиралась повторить их перед судом, и скоро их разнесут сайты и газеты по всему миру.

Она ощутила себя преданной. Она хотела отыскать Терезу и выспросить, как та могла повернуться к ней спиной, когда сама же говорила то же самое, думала то же самое. Она хотела рассказать Шеннон, как Тереза говорила, что желает Розе смерти. Как бы она обрадовалась, если бы Шеннон порвала ее в суде. Чтобы обо всех заботящаяся мать-Тереза хоть один раз предстала в роли Плохой Мамы.

Только вот Тереза не была плохой матерью. Она не царапала собственного ребенка. Тереза не заставляла своего ребенка проходить через болезненные терапии, от которых она бы рыдала и ее рвало. И неважно, что она говорила или думала, Тереза никогда не давала своему ребенку повода думать, будто она ее ненавидит. У Терезы есть причина отвернуться от нее сейчас: она наконец-то осознала, что Элизабет достойна лишь презрения, и хочет отомстить за Генри матери, которая его предала.

– Элизабет, вам что-нибудь приходит в голову? – повторила вопрос Шеннон.

Она покачала головой.

– Ничего.

– Ладно, подумайте еще. Я бы хотела знать, чего ожидать. Иначе мне придется допрашивать ее вслепую, – Шеннон повернулась к коллегам.