Смерть в Миракл Крик

Элизабет была единственным ребенком, ей это было ранее неведомо, но то, как много времени они проводили вместе и как много у них было общего: ежеквартальные оценки тяжести аутизма сыновей, ежедневные отчеты учителей об их навязчивом поведении (раскачивание у Генри, битье головой у ТиДжея), породило сильное соперничество. Оно пронизывало все их действия, заползало в каждый уголок их отношений и придавало им кисловатый привкус. Элизабет знала, что соревновательность бушует в мире мам «обычных» детей, слышала, как мамы в очередях в магазине сравнивают позиции детей в программах «Только звезды» и «Одаренный ребенок». А в мире мам детей с аутизмом набирала обороты зависть. Это было общество с самым высоким уровнем сотрудничества и самой высокой конкуренцией, какую она когда-либо видела. У них на карте стояли действительно важные вещи: не университет, но способность детей выжить в обществе. Родители беспокоились о том, научатся ли дети говорить, смогут ли переехать жить отдельно, как будут жить после твоей смерти. В отличие от мира «обычных», где успех чужого ребенка знаменовал твое поражение, здесь разделение, помощь и празднование чужих побед были более яркими и сложными, потому что улучшение у другого приносило надежду и тебе, но также угнетало, показывало, через что надо пройти ради собственного ребенка. В случае Генри и ТиДжея все эти факторы только усиливались, поскольку между детьми было так много общего.

Когда началось биомедицинское лечение, но улучшение произошло только у Генри, отношения Элизабет и Китт переросли в нечто, внешне напоминающее дружбу (они все еще подвозили друг друга и вместе пили кофе по четвергам), но совершенно иное изнутри. Забавно, что Китт первая рассказала о группе врачей (в основном имеющих собственных детей с аутизмом) «Победи аутизм сейчас», предлагавших методы исцеления от аутизма. Элизабет даже не знала, что такое возможно. Идея, конечно, была странная, в том числе и потому, что мало кто в мире верил, что от аутизма можно излечиться. Кости срастаются. Пневмония лечится. Может, даже рак, если повезет. Но не аутизм. Это на всю жизнь. К тому же «исцеление» подразумевает, что есть некая норма, и она была утрачена, в то время как аутизм – врожденная черта, а значит, нечего было терять и не от чего исцеляться. Она отнеслась со скепсисом. И пробовать лечение значило все равно, что крестить Генри несмотря на ее атеизм: если она права, то на голову Генри просто польют водой (безвредно), но если прав Виктор, то они спасут его от вечного проклятия ада (огромная польза). Также и здесь, особые диеты и витамины не навредят, но если есть хоть малейший шанс «исцеления», то потенциальная польза колоссальна. Никакого риска. Награды, возможно, тоже, но можно сорвать джекпот. Простая математика.

И она это сделала. Исключила красители, добавки, глютен и казеин из диеты Генри, вызывая взгляды учителей «ох уж эта ненормальная мамаша», когда просила заменить разноцветные крекеры-рыбки на ее органический виноград. Клянчила у педиатра анализы несмотря на его нежелание («Я не собираюсь зазря брать кровь у ребенка, не говоря уже об ущербе для страховой компании»). А когда результаты отклонялись от нормы ровно так, как предсказывали врачи из упомянутой группы (повышена медь, низкий цинк, высокие показатели вирусной нагрузки), даже посрамленный педиатр признал, что не повредит давать Генри витамин B₁₂, цинк, пробиотики и все такое.

Она ничем не отличалась от остальных: дюжина других мамочек в группе аутизма следовала «биомедицинскому пути» уже много лет. Разница только в Генри. Он оказался Святым Граалем всех биомедицинских методов лечения, с абсолютной восприимчивостью. Спустя неделю (всего одну!) после того, как Элизабет исключила еду с красителями, количество эпизодов раскачивания уменьшилось с двадцати пяти в день до шести. Через две недели приема цинка он начал смотреть в глаза: бегло, редко, но по сравнению с прежним никак и никогда это был прорыв. После месяца приема B₁₂ средняя длина его фразы удвоилась с 1,6 до 3,3 слов.