Смерть в Миракл Крик

– Подумай только. Если бы Роза проснулась завтра утром такой, как ТиДжей, это было бы чудом – ведь ради этого Тереза и возит ее на все терапии. Но разве это дает ей право запретить тебе делать все, чтобы улучшить его состояние?

Китт покачала головой.

– Расслабься уже. Это просто дурацкая шутка.

– Нет, я так не считаю. Ты злишься. Ты завидуешь, что наши сыновья начинали с одного и того же, но Генри стало лучше, а ТиДжею нет, и теперь ты пытаешься меня унизить и заставить чувствовать вину за то, что я оставила тебя позади. И знаешь что? Я чувствую себя виноватой, – в эти слова Элизабет вложила весь поток негодования, оставившего ей теплое покалывание. Вот наконец возможность высказать все: как она виновата, как ей не хватало Китт, как жаль, что она осуждала и ворчала.

Она открыла было рот, чтобы все это сказать, попросить прощения, но тут Китт прильнула к машине, закрыв лицо руками. Элизабет подумала, что Китт расплакалась, и пошла к ней, но Китт опустила руки. Слез не было. На лице смесь усталости и любопытства, выражение «поверить не могу, что говорю с этой ненормальной».

Китт посмотрела на нее, покачала головой и сказала:

– Все это такая чепуха. Ты что-то с чем-то, точно говорю. Поверить не могу.

Элизабет не нашлась, что ответить. Китт глубоко вздохнула и продолжила:

– Думаешь, я прошу тебя остановиться потому, что надеюсь, что Генри снова станет аутистом? За какую ненормальную тварь ты меня принимаешь? Я не ревную, не злюсь. Хочу ли я, чтобы ТиДжей говорил и выглядел нормальным, как Генри? Ну конечно, я же человек. Но я за тебя рада. Просто…

Китт снова вздохнула, на этот раз сжав губы, как йоги, собираясь с силами, чтобы сказать то, что хотела. Она посмотрела на Элизабет.

– Послушай, без шуток. Я знаю, ты много работала, чтобы вытащить Генри на его уровень. Но ты так долго трудилась, что уже не можешь остановиться. Может быть… – Китт закусила губу.

– Что? Может быть, что?

– Ты здорово потрудилась, чтобы стереть черты аутизма, и теперь у тебя остался просто Генри, тот мальчик, которым он и должен был быть. И может быть, тебе не по душе этот мальчик? Он немного странный, любит рассказывать о камнях и все такое. Он никогда не сможет слиться с толпой. И мне кажется, ты пытаешься превратить его в ребенка, которого хочется тебе, из ребенка, который у тебя есть. Нет идеальных детей, ты не сможешь сделать его идеальным, пройдя еще курсы терапии. Они опасны, и ему они не нужны. Это как продолжать химиотерапию, когда рак отступил. Ради кого ты все это делаешь: ради него или ради самой себя?

Химия, когда рак отступил. Детектив вчера вечером упоминала это, рассказывая о жалобе на жестокое обращение. Элизабет посмотрела на Китт:

– Это была ты.

– Что? Что я?

– Ты позвонила в Службу защиты детей и обвинила меня в жестоком обращении.

– Что? Нет. Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Китт, но Элизабет поняла по ее лицу, по тому, как мгновенно покраснела ее шея, как отрывисто звучали слова, как запрыгал взгляд, избегая лица Элизабет, что Китт обо всем знает. Предательство, смущение, смятение сдавили горло Элизабет, заставили пятна плясать перед глазами. Она не могла оставаться больше ни секунды. Она побежала в машину, хлопнула дверью и умчалась, оставляя позади вихри пыли.

Янг

Она не могла найти машину. Ее не было на парковочных местах для инвалидов перед зданием суда, не было и на улице. Пак ничего не сказал, только покачал головой, словно она была рассеянным ребенком, и он уже устал ворчать.

– Как можно забыть, где машина? Ты же всего пару часов назад припарковалась, – удивлялась Мэри.

Янг закусила губу и промолчала. В голове вертелись вопросы и обвинения, как шарики в лототроне, но сейчас, на улице, когда рядом дочь, не время для всех этих слов.

Она нашла машину далеко на платном парковочном месте. Янг помахала остальным, чтобы подходили, и заметила бумажку под дворником на стекле. Штраф? Она поняла, что не оплачивала парковку. Но она и не помнит, чтобы здесь парковалась. Янг прошла мимо зловонного ряда мусорных баков, загородила Паку зонтиком обзор и взяла бумажку: 35$.

С тех пор, как она нашла списки квартир в Сеуле: пока ехала обратно в Пайнбург, заходила в зал, сидела и слушала показания детектива Хейтс, прошли три часа, и все это время она чувствовала себя как во сне. Не в хорошем сне, где случается много всяких чудесных мелочей, но и не в кошмаре, а в таком сне, который не отличишь от реальности, но где все перекосилось ровно настолько, чтобы потерять ориентацию. «Как здорово, что вы возвращаетесь», – было написано в записке от риэлтора. Переезд в другую страну, и ни слова жене. Или он планировал бросить ее? Может, ради другой женщины? Или права адвокат Элизабет, и он продумывал мгновенный побег? Что лучше, когда твой муж изменник или убийца?