Смерть в середине лета

– Вы ведь меня угостите? Я тут заказала дорогой десерт. – Ей как раз принесли высокий стакан со взбитыми сливками, украшенными сверху кусочками фруктов.

– Как это щедро. Нам хватит по бутылочке содовой.

Тетушка, отставив мизинец, глубоко погружала в стакан ложку, ловко зачерпывала крем и, как обычно, болтала без умолку.

– Здесь шумно, хорошо, что не слышно, о чем говорим. Я вам по телефону сказала, что сегодня вечером едем в Накано. Добропорядочный дом, и представляете – встреча выпускниц у домохозяек. В наши дни нет ничего, о чем дамы в Яманотэ[12] не знали бы. Воображаю, как они ходят вокруг да около, делают вид, что ни о чем таком никогда не думали. Так вот, я им сказала о вас, и они велели пригласить, никого другого не хотят. Стареют, а все туда же. Но не могу их винить… Ну, я им назвала хорошую цену. Хозяйка сказала, что ее устраивает, и если им все понравится, она уж точно раскошелится на щедрые чаевые. Они ведь не знают, какие сейчас рыночные цены. Но вы должны постараться изо всех сил. Сами понимаете, если сегодня вечером понравитесь, у нас появится много богатых клиентов. Мало кто сделает все лучше вас, тут волноваться нечего, но не подведите свою тетушку. Ах да, хозяйка дома – жена какого-то важного человека, она сказала, что будет ждать нас в кафе у станции Накано. Дальше все понятно. На такси специально повезут каким-нибудь кружным путем, чтобы запутать, глаза вряд ли завяжут, но проведут через заднюю дверь, чтобы не прочли табличку на дверях. Неприятно, но делать нечего, так уж у них принято. Потерпите? Я? Я буду, как всегда, сторожить в передней. Это по моей части, притворяться, что мне все равно, кто приходит… Ну что, двинемся потихоньку. И помните, я хочу, чтобы вы постарались. Хоть и противно все это.

* * *

Поздно вечером Кэндзо и Киёко, расставшись с тетушкой, вернулись в Асакусу. Когда они шли через Шестой район, ядовитые краски вывесок под беззвездным ночным небом уже погрузились во тьму. Они страшно устали: по шарканью, которое гэта Кэндзо извлекали из асфальта, было понятно, что он еле волочит ноги.

Оба вдруг одновременно посмотрели на верхушку здания «Нового мира». Неоновый свет пятиярусной пагоды уже погас.

– Фу, ну и противные клиенты. Первый раз такие попались.

Киёко шла, потупившись, и ничего не ответила.

– Так ведь? Слушай, одни выпендрежные мерзкие бабки.

– Да, но что поделаешь… Чаевые ведь получили.

– Тратят без счета деньги, которые у мужа стащили. Появятся у тебя деньги – не превращайся в такую.

– Не говори глупости. – Киёко сверкнула в темноте белоснежной улыбкой.

– Отвратные старухи. – Кэндзо даже сплюнул. Сильный плевок описал в воздухе дугу. – И сколько всего вышло?

– Вот столько.

Киёко сунула руку в сумочку и легко вытащила оттуда купюру.

– Пять тысяч иен? Впервые получили столько. И еще тетушке досталось три тысячи. Черт возьми, разорвал бы эти деньги в клочья, может, и успокоился бы!

Киёко торопливо выхватила из руки мужа купюру, пряча ее в сумку, коснулась пальцами последнего печенья на миллион иен и мягким, успокаивающим тоном произнесла:

– Вот, разорви вместо денег.

Кэндзо взял завернутое в целлофан печенье, скомкал обертку и бросил на дорогу. Шорох сминаемого целлофана громко прозвучал в ночи.

Большое печенье не умещалось в руке, и Кэндзо попытался разломать его. Сладкая корочка липла к рукам. С тех пор как печенье купили, прошло немало времени, тесто отсырело, и чем больше Кэндзо сгибал его, тем сильнее оно сопротивлялось. В конце концов у него так ничего и не вышло.

Термос

1

После полугода командировки в Лос-Анджелесе Кавасэ мог вернуться прямо домой, но, желая отдохнуть, на несколько дней остановился в Сан-Франциско. Утром в гостинице он просматривал местную газету, как вдруг ему очень захотелось увидеть что-нибудь, написанное по-японски, поэтому он опять достал полученное еще в Лос-Анджелесе письмо от жены и принялся читать.

«Сигэру иногда вспоминает папу. Ночью ни с того ни с сего взволнованно спрашивает: „А где папа?“ Когда он шалит, как всегда, выручает термос. На днях приезжала бабушка из Сэтагая, так она все смеялась: „Что-то я раньше не слышала о ребенке, который боится термоса“. Термос у нас старый, может, поэтому, даже когда его не трогают, из щели около пробки постоянно сочится пар, это похоже на мрачное бормотание старика, и, услышав его, Сигэру сразу становится послушным, просто паинькой. Я уверена, что термоса он боится больше, чем добродушного папу…»

Кавасэ дочитал письмо, которое знал уже почти наизусть; больше делать было нечего. Стоял прекрасный октябрьский день, но в вестибюле гостиницы горели все люстры, и это вгоняло в уныние. Несмотря на раннее утро, там сидели и расхаживали празднично одетые пожилые люди, покачиваясь, как водоросли на морском дне. Сверкал монокль старого джентльмена, читавшего газету.

Кавасэ пробрался между грудами разноцветных чемоданов туристической группы, оставил ключ на вечно облепленной клиентами стойке регистрации, толкнул тяжелую стеклянную дверь и вышел наружу.