Смерть в середине лета

Самолет летел низко над морем; внутри, чтобы показать огни Токио, погасили свет, лилась тихая музыка. Судя по всему, воздушный лайнер от залива Йокогама направлялся прямо в аэропорт Ханэда. Медленно надвигалось облако огней; в этом скоплении света как будто заключалась вся возвышенная печаль города – чем больше в нем толпилось людей, тем он казался печальнее.

Душа путешественника, возвращающегося домой после долгого отсутствия, наполнена тревожным оживлением. Кавасэ прислушался к глубокому шуму двигателя, и когда самолет, выбрав из беспорядочно мигающего света аэродрома зеленую цепочку огней взлетно-посадочной полосы, пошел на посадку, отдался точному, но какому-то нетерпеливому ощущению пространства и времени.

Сутолока на таможне, раздражение от долгого ожидания чемодана на багажной ленте – Кавасэ сделал долгожданное последнее усилие, преодолевая усталость путешествия, поднялся по лестнице, вышел в застланный алым ковром проход, где толпились встречающие, и сразу увидел жену с ребенком на руках.

Жена была в свитере цвета молодой травы; за то время, что они не виделись, она немного прибавила в весе, контуры лица слегка поплыли, и поэтому она показалась еще роднее. Сын устал от толпы и ожидания и безучастно обнимал мать за шею.

– А вот и папа! – сказала она, и мальчик словно нехотя наморщил носик и улыбнулся.

Они не выглядели несчастными и заброшенными; значит, в отсутствие Кавасэ в их жизни все было хорошо. Кавасэ даже разочаровало, что жена такая радостная и счастливая.

Несколько его подчиненных поехали из аэропорта вместе с ними, чтобы отметить возвращение Кавасэ, так что супругам не удалось спокойно поговорить.

Сын клевал носом, уткнувшись в отцовское колено.

– Может, уложить его спать? – предложил один из подчиненных.

Среди всего японского – соломенных татами на полу комнаты, раздвижных стен фусума, ниши токонома, круглого окна, многочисленных тарелочек, мисочек, бутылочек для сакэ на столе, – Кавасэ уже пропитался японским духом и снова стал типичным японским мужчиной «в расцвете лет», который в любую минуту просто обязан утвердить свою власть.

– Незачем. Если показать ему термос, он сразу проснется.

– Термос? Как это?

– Сейчас покажу. Кимико, принеси, – велел он жене.

Жена не откликнулась сразу. Скорей всего, она была согласна с подчиненным Кавасэ, что ребенку пора в постель, ведь уже был двенадцатый час ночи. Кавасэ не нравилось, что жена колеблется. Его распирало от раздражения: «Можно сказать, я только ради удовольствия посмотреть на лицо сына, когда он пугается термоса, вернулся в Японию». Кавасэ казалось, что лишь это удовольствие или страх – он не знал, что именно, – помогут ему избавиться от беспричинной тревоги, поселившейся глубоко внутри вместе с усталостью перелета.

Минут через пять он снова позвал жену. Опьянение не растекалось по телу, а ледяным комком собралось в затылке.

– Ну, как насчет термоса?

– Да…

– Начальник, да ладно вам. Не нужен никакой термос. Мальчуган совсем сонный, – с пьяным упорством снова сказал тот же молодой подчиненный, Комия.

Кавасэ взглянул на него. В отделе Кавасэ среди молодых служащих Комия был самым способным и умным и внешне выделялся – его густые брови почти сходились на переносице. Кавасэ встретился с ним глазами, и затылок вдруг окатило холодом: «Он знает! Знает, что мой ребенок боится термоса». Вместо того чтобы спросить: «Откуда ты знаешь?» – он грубо толкнул сына в сторону Комии, руки задвигались словно сами собой. Тот ловко, как футбольный мяч, поймал мальчика и поднял на Кавасэ изумленный недоумевающий взгляд.

– Тогда ты его и укладывай, – сказал Кавасэ.

Остальные, чтобы развеять напряжение, оживленно заговорили, в комнату проскользнула жена, взяла ребенка из рук Комии и отнесла в спальню. Шум не разбудил совсем засыпающего мальчика. Кавасэ не понравилось, что жена так естественно вмешалась и перехватила сына.

Гости разошлись в час ночи.

Кавасэ помог жене убрать со стола. Несмотря на усталость, он чувствовал себя трезвым и даже бодрее, чем обычно; голова была ясная. Его недовольство, похоже, передалось жене; занимаясь общим делом, они перебрасывались лишь краткими фразами.

– Спасибо, что помог. Ты, наверное, устал, иди спать, – не оборачиваясь, бросила жена под шум текущей в раковину воды.

Кавасэ не ответил. Он смотрел, как сверкают в раковине необычно белые под флуоресцентной лампой тарелки с остатками еды.

– Так что там с термосом? – спросил он через какое-то время. – Я понимаю, что Сигэру хотел спать. Но ведь сегодня первый вечер, как я вернулся домой, могла бы и принести термос.

Жена, перекрывая шум воды, выпалила звонко и пронзительно:

– Он разбился!

Кавасэ не удивился столь неожиданному известию.

– Кто же его разбил? Сигэру?

Жена молча покачала головой. Прическа, красиво уложенная лаком для сегодняшней встречи, растрепалась, и волосы мягко рассыпались.

– Ну, кто его разбил-то?

Жена мыла тарелку, но вдруг ее руки застыли, по спине было видно, как она крепко оперлась ими о край раковины из нержавеющей стали. Свитер цвета молодой травы пошел на спине морщинками.