Смерть в середине лета

Асака продолжала таким тоном, словно говорила об особом таланте дочери:

– Я раньше не слышала, чтобы ребенок боялся термоса. Наша бабушка тоже очень смеялась. Сказала, что вот ужас-то будет, если руки Хамако однажды попросит президент компании, производящей термосы.

4

Вечером на ужин, о котором они договаривались, Асака пришла одна.

Сказала, что наняла в гостинице на вечер чернокожую няню и дочери та на удивление понравилась, поэтому она, Асака, спокойна.

Они ужинали в хорошем французском ресторане «Старый пудель», заказали устрицы и соте из краба, а затем, разгоряченные едой, с удовольствием поглощали «Вишневый юбилей» – мороженое с пьяной вишней.

Кавасэ уже пришел в себя после утреннего потрясения, вызванного разговором о термосе, – он винил во всем свое слишком живое воображение и сожалел, что так остро воспринял шутку.

На душе опять стало тяжело из-за письма жены; тому не было никаких причин, но жена и ребенок казались Кавасэ более несчастными и одинокими, чем Асака и ее дочь. Он никак не мог выбросить из головы эти беспочвенные глупые мысли.

Опьянев от вина, он старательно переводил разговор на прошлое и шаг за шагом приближался к запретной теме, которой на самом деле хотел бы сейчас избежать.

– Это ведь было в сезон дождей, да? В гостинице у тебя начались спазмы в желудке, вызывали врача, поднялся большой шум. Мы все аж похолодели.

– Я тогда думала, что умру. В такой ситуации доктор должен быть хороший, а из-за этого нахала мне стало еще хуже. Ужасно противный был.

– Да и гонорар взял немаленький.

– Я хорошо помню, какое кимоно надела в ту ночь. Летнее, естественно, без подкладки, из тонкого блестящего шелка в полоску, отрезное, я его очень любила. Шоколадный цвет к бокам переходил в более светлый, и еще сбоку серые полоски, словно щеткой прошлись, а верх белый… Помнишь?

– Конечно помню, – ответил Кавасэ, хотя воспоминание уже давно потускнело.

– А оби – на алом фоне два белых стебля бамбука, хороший был пояс. Но больше я его не носила. Не вытерпела бы опять этих желудочных колик.

Женщина в черном коктейльном платье, с изящной брошью из драгоценного камня время от времени подносит к губам испачканный помадой бокал и обсуждает старое кимоно – поистине странное сочетание.

У Кавасэ едва не вырвалось: «Сегодня утром эта история с термосом поставила меня в тупик – я подумал, вдруг ты решила поквитаться со мной. Вообще-то, мой сын…» Но он спохватился и вовремя закрыл рот.

Пять лет назад они расстались после серьезной ссоры, которая вспыхнула из-за того, что Кикутиё, подруга Асаки, выболтала ее секрет. Кикутиё спросила, знает ли Кавасэ, что Асака уже несколько месяцев встречается с каким-то коммерсантом из внешнеторговой фирмы, собирается оставить работу гейши и даже неоднократно ездила с новым знакомым в Хаконэ?[17] Для Кавасэ это прозвучало как гром среди ясного неба, он разозлился и днем вызвал Асаку в бар на втором этаже обувного магазина на Гиндзе, их постоянное место свиданий.

В его злости хватало слабых мест. В первую очередь, Кавасэ сомневался, достаточно ли он влюблен в Асаку, чтобы так злиться.

Во всех его связях с женщинами неизменным оставалось одно – жениться он не собирался. Кавасэ не упускал случая цинично пошутить насчет тех, кто всеми силами стремится к привычной для общества нормальной супружеской жизни, – еще и требовал, чтобы женщина смеялась этой шутке вместе с ним.

В такой ситуации любая женщина, конечно же, будет избегать серьезных чувств. Лучше всего, когда отношения легкие, жизнерадостные и не предполагают никаких обязательств или, во всяком случае, считаются таковыми. Кавасэ отчасти из практических соображений, отчасти ради удовольствия хотел, чтобы его роман с Асакой был именно таким, они гордились этим, а потом незаметно подкралось тихое веселое отчаяние. Их взаимные шутки и каламбуры стали пустыми, оба попали в плен иллюзии, будто не могут ранить друг друга.

И затем Кикутиё рассказала Кавасэ эту сплетню. Независимо от того, правда это или нет, подобный финал был неизбежен, Кикутиё просто случайно оказалась в нужное время в нужном месте, случайно сыграла свою роль.

Кавасэ понимал, что его злость смешна, но поддался сиюминутному порыву проверить, куда заведет его негодование. Поначалу он даже наслаждался этим негодованием – первой за долгое время ласточкой подлинной страсти.

Однако ответ Асаки разочаровал его. Как самолюбиво думал Кавасэ, когда он в качестве козыря выложил чувства, она должна была ответить тем же, как до сих пор отвечала шуткой на шутку. Как и большинство мужчин, он ненавидел выглядеть смешным и надеялся, что Асака подхватит его настрой и они окажутся в равном положении.

В разгар дня бар почти пустовал. Асака, гордо выпрямившись, сидела на стуле у окна и упрямо молчала. Кавасэ счел это бесчувственным: она не заметила его негодования, равносильного первому признанию в любви, и это смущало.

В ответ на свои настойчивые упреки он ожидал увидеть в глазах Асаки отчаянную радость. Лишь после этого он согласен был пожертвовать тревожным чувством собственного достоинства и простить ей все.