Смерть в темпе «аллегро»

Вечером у Павла Андреевича было нечто вроде банкета. На нем присутствовал и князь Гагаринский. Сегодня утром слуги начали будить князя, а тот уже был мертв. Рядом с кроватью на сыром от влаги ковре лежал пустой флакон из-под экстракта наперстянки – тот самый дигиталис, что в малых дозах является лекарством для сердца, а в больших – смертельным и трудно различимым ядом быстрого действия.

– Вы думаете… – начал Филимонов.

– Я уже ничего не думаю, я уже все обдумал! Гагаринский бегал за моим кузеном с саблей – и тот убит. Вчера он был на вечере – теперь убит Павел Андреевич. Могут ли у меня быть сомнения? Нет, не могут, откуда? Он – маньяк! Кто следующий? Это мне тоже ясно. Заприте меня!

Сыщики переглянулись: куда запереть?

– Заприте меня на время следствия. Вам оно ничего не будет стоить, а лишний труп ведь вам не нужен. Я переживу заключение, не волнуйтесь…

Уваров покрутил пальцем у виска. Статский советник покачал отрицательно головой и жестом обозначил, что Виктор просто под градусом.

– Я не пьян! – крикнул тот, выдохнув ароматом недавно влитой в него водки. – Арестуйте меня. Хотите – обвините в краже.

– У нас все кражи раскрыты, – соврал Владимир Алексеевич.

– Просто так посадите!

– У меня нет оснований посадить вас в камеру. Нету, понимаете?

– Хотите, я сознаюсь в этих убийствах? Во всех трех, хотите?

– Этого недостаточно. Не то, что для суда – даже для задержания. Признательные показания могут считаться уликой только если они подкрепляются…

Васильевский выдохнул и зловеще – как только мог – сказал:

– Я народоволец!

– Не поверю, – следователь был холоден.

Свидетель резко вскочил со стула, схватил со стола новую, только что купленную чернильницу и что было сил швырнул ее в окно.

– Сажайте за дебош!

«Четвертая», – прорычал Филимонов. В кабинет вбежал дежурный; вместо целого стекла в окне зияла дыра с поднос размером.

– Соблаговолите пройти к стойке дежурного, он выпишет вам установленный по закону штраф.

Васильевский сокрушенно пошел вслед за дежурным, сыщики вновь остались наедине и продолжили обсуждение. Определись, что случилось с Павлом Андреевичем, практически не представляется возможным – если верить рассказу Виктора. Следы насильственной смерти обнаружить вряд ли получится, даже если это на самом деле убийство.

А если нет? Ничто не мешало ведь этой смерти быть банальной передозировкой дигиталиса – или, хуже того, обычным сбоем в работе сердечной мышцы. Заводить дело? – несомненно, вот только какие результаты это даст? Через пару дней придет отчет врача, в котором, возможно, будет следующая строка: «в желудке, кишечнике и печени покойного обнаружены следы яда наперстянки – дигиталиса». Что это доказывает?

Одно только то, что покойный употребил ее, но в каком качестве – об этом не будет ни слова. Человек он был горячий, взрывного темперамента, все близко к сердцу принимавший: сделалось плохо, взял флакон из горлышка не отмеряя выпил – и все, на свидание к Вергилию.

А может это быть самоубийством? Может, отчего нет? Его сиятельство вполне мог наложить на себя руки из-за смерти Дмитрия Павловича. Сюда же и версию надворного советника: а что если сам князь все это организовал – а теперь не смог жить с грехом? Подозревать можно многое, а вот доказать – это дело другого порядка.

– Что наш консультант? – спросил Филимонов.

– Ничего особенного, Антон Карлович. Ходит куда-то, суетится, странные вопросы задает. Нет, ну надо было посреди допроса учудить – свидетеля спрашивать, что ему, видите ли, из Мейербера больше нравится! Вообще я убеждаюсь чем дальше, тем больше, что он просто ненормальный.

– Ненормальный – это верное слово. Он не душевнобольной, но что-то в голове у него чудное. Пригляди за ним, я его знаю, – ответил статский советник. – То ничего-ничего, а иной раз такое выкинет. Хотя может в его рассуждениях есть что-то здравое – что-то, чего мы…

Внезапно из-за дверей послышались крики, а спустя секунду к ним прибавился грохот мебели. Хор кричащих полицейских нарастал, одинокими стаккато слышались пронзительные возгласы посетителей, но их все равно перекрывал истошный вопль Васильевского. «Солист» продолжал кричать «Посадите меня! Теперь-то посадите?» Сыщики бросились из кабинета и застали на редкость живописную картину.

Разгром в участке был страшный; трудно поверить, что его смог организовать один-единственный человек, не отличавшийся к тому же могучим телосложением. Виктора едва сдерживали трое полицейских, а тот извивался с ловкостью жидкого теста. Дежурный у стойки что-то кричал, держась ладонью за горящее огнем ухо. Два стула улетели в угол и вряд ли поддавались ремонту, от маятниковых часов целыми остались только гири. Невосполнимые потери понесли стоявшие на подоконнике горшки с цветами: три штуки было расколото напрочь, еще один, лежавший на полу, отделался небольшим сколом. Четыре горшка пропали без вести, хотя напрочь разбитые окна позволяли предположить, в каком направлении можно искать их останки. Стол был опрокинут, и на полу синела размазанная ботинками лужа чернил.