Смерть Вазир-Мухтара

И вот перед ним встала совесть, и он начал разговаривать со своей совестью, как с человеком. - Дело прошлое, оставь свои бумаги, не хлопочи так над бумагами. - Присядь, подумай. - Ты сегодня пнул ногой собаку на улице, вспомни. - Неприятно, - поморщился Грибоедов, - но, вероятно, она привыкла. - Ну что ж, жизнь не удалась, не вышла. - Здесь ты прожил даром и совершенно даром... - Птичье государство, Nephelokkukigia? - Кто это сказал? - заинтересовался Грибоедов. - Птичье государство? Ах да, это доктор говорил. - Зачем ты бросил свое детство, что вышло из твоей науки, из твоей деятельности? - Ничего, - сказал Грибоедов негромко, - я устал за день, не мешайте мне. - Может быть, ты ошибся в чем-нибудь? - Зачем же ты женился на девочке, на дитяти, и бросил ее. Она мучается теперь беременностью и ждет тебя. - Не нужно было тягаться с Нессельродом, торговаться с Аббасом-Мирзой, это не твое дело. Что тебе сделал Самсон? Нужно больше добродушия, милый, даже в чиновничьем положении. - Но ведь у меня в словесности большой неуспех, - сказал неохотно Грибоедов, - все-таки Восток... - Может быть, нужна была прямо русская одежда, кусок земли. Ты не любишь людей, стало быть приносишь им вред. Подумай. - Ты что-то позабыл с самого детства. Твои шуточки с Мальцевым! Ты ошибся. Может быть, ты не автор и не политик? - Что же я такое? - усмехнулся Грибоедов. - Может быть, ты убежишь, скроешься? Ничего, что скажут: неуспех. Ты можешь выдать евнуха, ты можешь начать новую жизнь, получишь назначение. - Да мимо идет меня чаша эта. - Ты же хвалился, что перевернешь всю словесность русскую, вернешь ее к истокам простонародным, песни ты хотел, феатра русского. - Я не хвалился, - сказал холодно Грибоедов. - Просто не удалось. - И притом все это преувеличено. Я надену павлиний мундир, выйду, и они уймутся. - Разве же впрямь нет России, нет словесности? Кажется, это зависть. Ты маменьки боишься, мой милый. Отсюда и провор. - Вспомни о Кате, ты ведь любил ее. - Золото мое, - сказал тихо Грибоедов и улыбнулся смущенно. - У тебя будет сын, Нина его будет качать: люшеньки-люли... Ради сына... - Ты можешь выдать евнуха, ты сам можешь укрыться в мечети. (- Завтра же поднести подарки шаху.) - Отрастишь бороду, как Самсон... Чего уж тут ловчиться. Будут Цинондалы. - Может быть, не поздно еще? - Поздно, не поздно, - отмахнулся Грибоедов рукой, как от надоевшего болтуна, - я все знаю сам. - Но бежать нужно, бежать. Это очень страшно умирать - больше ничего не увидишь, не услышишь. - Я не хочу об этом думать, - сказал Грибоедов. - Я честно исполнял трактат, - сказал он и встал. Он нехотя взял со стола какую-то кипу бумаг - может быть, дестхат о Самсоне, может быть, счета Рустам-бека или шифрованные записки. Он затолкал их в камин и зажег. Бумага тлела, плохо загоралась, тяга была дурная. Вошел Мальцов с листком в руках. - Разрешите прочесть вам... Вы сами растапливаете камин?-спросил он, озадаченный. - Вы больны? Где Александр? - Александр спит, - сказал Грибоедов, не оборачиваясь. - Александр спит, Александр спит, - тихо запел он. - Вы больны, - сказал, чего-то дрожа, Мальцов, - может быть, позвать доктора? Почему вы жжете бумаги? - Я вовсе не жгу бумаги, - серьезно ответил Грибоедов, - бумага плотная, сырая, она еще не скоро сгорит. Не мешайте мне, прошу вас, Иван Сергеич. И Мальцов ушел. Бумага горела ярко. Стало тепло. Тогда Грибоедов стал обогревать руки перед камином. - Тепло, - сказал он весело, - все всегда хорошо. И, ложась спать, он укутался в одеяло и еще раз посмотрел на огонь. Потом повернулся к стене и заснул сразу же здоровым, спокойным и глубоким сном.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1