Смертельная белизна

Страйк опустил мобильный на скамью рядом с собой. Пальцам сразу стало горячо, но оказалось – сигарета догорела до фильтра. Загасив ее о раскаленный солнцем камень садовой дорожки, он перебросил окурок через забор – к соседям, которых недолюбливали Ник и Илса, но тут же закурил вновь, думая о Робин.

Он не на шутку встревожился. Конечно, нетрудно было ожидать, что после роковой находки и беседы с представителем спецслужб на Робин обрушатся переживания и тревоги, но ко всему прочему он заметил, что в этом телефонном разговоре она проявляла рассеянность и задавала один и тот же вопрос по два-три раза. Помимо этого ее одолевало нездоровое, с его точки зрения, желание как можно скорее вернуться в контору или хотя бы выйти на улицу.

Решив, что ей необходим отдых, Страйк умолчал о новой версии, которую собирался разрабатывать, потому как Робин стала бы непременно рваться в бой.

Суть заключалась в том, что для него дело Чизуэлла началось не с заявления ныне покойного министра о шантаже, а с рассказа Билли Найта о задушенном и закопанном в землю младенце в розовом одеяле. С момента последней мольбы парня о помощи Страйк терпеливо набирал номер, с которого был сделан звонок. В конце концов трубку из любопытства снял прохожий, который подтвердил, что говорит из уличной будки на обочине Трафальгарской площади.

Страйк. Вояка, урод одноногий. Билли на нем свихнулся. Надеется, что этот приедет его спасать.

Но ведь оставалась же вероятность, пусть даже мизерная, что Билли вернется туда, где один раз уже искал помощи? Накануне во второй половине дня Страйк час за часом бродил по Трафальгарской площади, хотя и понимал, насколько призрачны шансы увидеть там Билли. Но сидеть сиднем было невмоготу.

Созрело у него и еще одно решение, на первый взгляд опрометчивое, связанное с немалыми затратами, на которые агентство сейчас пойти не могло: поручить Барклаю постоянную слежку за Джимми и Флик.

– Дело хозяйское, – сказал ему шотландец, получив инструкции. – А что ищем-то?

– Билли, – ответил Страйк. – Или, на худой конец, любые странности.

Естественно, из очередной кипы счетов Робин однозначно сделала бы вывод об этом поручении.

Ни с того ни с сего у Страйка возникло такое чувство, будто за ним наблюдают. И впрямь: на подоконнике, рядом с кухонной раковиной, сидел Осси – тот кошарик, что понаглее, – и не сводил с него бледно-нефритовых глаз. В кошачьем взгляде читалось осуждение.

37

Через это мне никогда не перешагнуть – совсем. Вечно будет грызть меня сомнение, вопрос.

Генрик Ибсен. Росмерсхольм

Опасаясь в открытую нарушать предписание, фоторепортеры не ринулись в Вулстон на похороны Чизуэлла. Некие организации, ранее остававшиеся в стороне, распространили сухую, сжатую информацию о состоявшейся заупокойной службе. Вначале Страйк хотел послать цветы, но передумал, чтобы это не выглядело бесцеремонным напоминанием о неоплаченном счете за оказанные услуги. Между тем полиция начала официальное расследование, которое, впрочем, было приостановлено до уточнения фактов.

А потом, совершенно неожиданно, интерес к делу Джаспера Чизуэлла как-то угас. Создавалось впечатление, будто найденный труп, который в течение недели порождал целую лавину газетных публикаций, сплетен и домыслов, заслонили очерки о спортсменах, репортажи о подготовке к Олимпиаде и олимпийские прогнозы; страну трясло как в лихорадке – ни сторонники, ни противники предстоящих Игр не могли оставаться равнодушными.

Робин по-прежнему ежедневно звонила Страйку, требуя, чтобы он подключил ее к работе, но тот стоял на своем. Мало того что у ее дома еще дважды появлялся Митч Паттерсон, так еще напротив агентства непонятно откуда взявшийся уличный музыкант целую неделю бренчал на гитаре, всякий раз путал аккорды при виде Страйка и постоянно хватался за телефон. Видимо, газетчики не забывали, что Олимпиада – явление временное, а в неординарной истории Джаспера Чизуэлла, зачем-то нанявшего частных сыщиков, еще не поставлена точка.

Никто из знакомых Страйку сотрудников полицейского управления не был посвящен в ход расследования. По ночам Страйк, умевший засыпать даже в спартанских условиях, ворочался в постели не смыкая глаз и слушал нарастающий шум Лондона, преображенного туристами со всего света, слетающимися на Олимпиаду. В последний раз такая затяжная бессонница напала на него в госпитале, когда он очнулся после ампутации. Тогда ему не давал уснуть нестерпимый зуд в отсутствующей стопе.

С Лорелеей они не виделись со дня паралимпийского приема. Оставив Шарлотту на тротуаре, он помчался на Трафальгарскую площадь разыскивать Билли и в результате появился в ресторане еще позже, чем обещал. Усталый и истерзанный, раздосадованный неудачными поисками, выбитый из колеи нежданной встречей со своей бывшей, он входил в ресторан, предвидя, а точнее, надеясь, что Лорелея не выдержала и ушла.