Смертельно опасны

– Благодаря ТВ и фильмам многие представляют слабоумных пациентов как чокнутых старичков и старушек, которые улыбаются чему-то, чего нет, и не знают, какой сегодня день, – говорила мне доктор Ли, и ее обычно дружелюбное лицо было немного обеспокоенным. – Пациенты со слабоумием способны пугаться и впадать в гнев, могут внезапно вспылить и взорваться совершенно нехарактерным для них образом. Люди, которые никогда ни на кого не поднимали руку, в гневе наносят удар медсестре – или кому-то из родственников. Или кусаются – и в отличие от старых времен у большинства хватает зубов, чтобы пустить кровь. Или же они становятся чересчур любвеобильными и прилипчивыми. Я однажды лечила монахиню, профессора античности, знавшую шесть языков. Она материлась как байкер на всех шести и испытывала горячую страсть к… ладно, не будем об этом.

Было сказано много такого, что воспринималось на слух еще тяжелее, но я ушла, чувствуя себя – не скажу, «подготовленной», потому что не думаю, что можно быть готовым к некоторым вариантам поведения, каким бы реалистом ты ни был, – но, может быть, немного менее неподготовленной. До сих пор мама вела себя как обычно, даже когда не могла вспомнить, почему она в пансионате или сколько мне лет. Но и это случалось реже, когда Глория находилась неподалеку.

Мамина светлая полоса продержалась около полутора месяцев. Во время каждого посещения она убеждала меня поехать на отдых, и вскоре я уже просматривала вебсайты турфирм с самыми серьезными намерениями – и гори работа огнем. Но где-то в подсознании жило беспокойство – как мое отсутствие повлияет на стабильность состояния мамы?

Я решила снова поговорить с ней об этом прежде, чем сделаю что-нибудь или же не сделаю. Она за ланчем убеждала меня лететь на Ямайку – Ямайка в последнее время была ее идеей-фикс сказочного отдыха – но, да какая разница, думала я, приехав, как обычно, в четверг после полудня. Моя мать была на патио, наслаждаясь чудесной погодой, как сказала мне сиделка, и не отнесу ли я ей ее стакан клюквенного сока, благодарю вас.

Я нашла ее сидящей в коляске у одного из столиков с зонтиком, в стороне от группы прочих обитателей пансионата, тоже сидевших снаружи. Прекрасной погоды она не замечала. Просто сидела, уставившись в книгу с головоломками судоку и держа толстый автоматический карандаш в кулаке, как кинжал. Коляска означала, что у нее снова были приступы головокружения; наверняка из-за воспаления уха. Это может быть хроническим состоянием у людей, которым необходимы два слуховых аппарата. Подойдя ближе, я увидела, что сегодня она надела только один. Отсюда и головоломки судоку, которые она решала, только когда хотела побыть одна.

– Ну, ты не слишком торопилась, – сказала она, когда я села рядом и поставила клюквенный сок на стол. – Я просила принести его пару часов назад.

– Мама, это я, Валери, – сказала я, надеясь, что мой голос не звучит так, словно у меня сердце оборвалось.

– О, ради Бога, я знаю, кто ты. – Мать посмотрела на меня так, словно не могла поверить, что я настолько тупа. – Ты сказала, что принесешь мне клюквенный сок, и я ждала целую вечность. Что случилось, ты что, сама клюкву собирала?

– Извини, что тебе пришлось ждать, мам, – произнесла я мягко, – но я только что приехала. Сегодня четверг. Мое последнее посещение было в воскресенье.

Она начала что-то говорить и умолкла. Положила карандаш на стол и осмотрелась вокруг, обратив взгляд на патио, на зонт над головой, сиделку и пожилого мужчину в ярко-синем спортивном костюме, который медленно шел по тропинке из сада, на меня, на себя – в поисках того, что доктор Ли называла ментальным направлением строго на север, в поисках чего-то, что не изменилось, как все остальное в этом предательском мире. Выражение ее лица претерпевало метаморфозы от удивленного до испуганного, затем до подозрительного, пока наконец она не откинулась на спинку, прикрыв глаза ладонью.

– Все хорошо, мам, – сказала я, обнимая ее. Сейчас она была лишь кожа да кости, но мне показалось, что за три дня она усохла еще больше.

– Вот ты где! – Глория материализовалась с другой стороны от мамы. – Почему не дала мне знать, что ты здесь? – Ее сияющая улыбка исчезла, когда мама, нахмурившись, обвела ее критическим взглядом, цокнув языком при виде пятна от еды на ее темно-синем халате. – Что случилось? Что ты ей сказала?

– Ничего. Я здесь всего две минуты.

Глория уже собиралась что-то ответить, но мама подняла обе руки вверх.

– Не ссорьтесь, – сказала она. – Терпеть не могу, когда женщины скандалят. Грубят-карр-карр-карр! Как вороны, скандалящие с чайками. Сегодня четверг?

Резкая смена предмета разговора не была чем-то необычным. Моя мать считала, что плавные переходы – это для политиков и ведущих телеигр.

– Весь день, – сказала я.

Она оттолкнула от себя книгу и карандаш.

– Не люблю писать на открытом воздухе. Я им об этом говорила, но они постоянно забывают. Может, болезнь Альцгеймера заразна. Увезите меня внутрь.