Смертельный азарт

— У меня, дорогой Спартак, вакантных мест нет, — усмехнувшись, ответил Илья и повернулся к Шершову. — Александр Викторович, как я понимаю, и сборник работ Всесвятского теперь никому не нужен? Кто его будет читать?

— Ошибаетесь, Пересветов! — живо возразил Шершов, вроде уже пришедший в себя после первого удара. Обычная бодрость вновь вернулась к нему. — Даже в такие тяжелые дни мы должны сохранять и тщательно сберегать достижения отечественной науки и…

Он, воспрявший из пепла, еще долго рассуждал бы о необходимости стойкости в тяжелые времена, но зазвонил телефон, и Шершов схватился за трубку.

— Лаборатория! Шершов.

Несколько секунд помолчал, потом сказал мягко:

— Да, Валюша, он появился. Передаю трубку… Илья, это тебя — Валя Всесвятская. Звонит второй раз.

Илья взял трубку и сказал быстро:

— Здравствуй, Валя, как раз хотел позвонить тебе и заехать сегодня…

— Не получится, — ответила она сквозь треск помех. — Я, Илюша, уезжаю.

— Куда?

— В Крым. Меня увозит дядя. Видишь ли, оказывается, я на грани нервного срыва, Илья. Мы уже сидим на чемоданах… Если сможешь, подскочи на вокзал.

— Когда отходит поезд?

— Через час с четвертью. Подойдешь? Шестой вагон.

— Да.

Он положил трубку и увидел, что Шершов напряженно смотрит на него.

— Как она там?

— Да что-то не очень… Я поеду сейчас провожу ее, с вашего разрешения. В Крым уезжает.

— Конечно, конечно, поезжай! — заторопился Шершов. — Такой жестокий удар обрушился на девочку! Всю жизнь при отце и за его спиной. Это правильно, что она меняет обстановку.

Илья был рад сбежать с работы. Он понимал, что весь сегодняшний день в коридорах и курилках будет обсуждаться безнадежность сложившейся ситуации, возникнут дикие проекты писать какие-то петиции правительству, самые глупые начнут собирать подписи под каким-нибудь письмом президенту, а самые активные предложат собраться на митинг где-нибудь у Моссовета, памятника Пушкину или на Октябрьской площади. А жизнь предлагала простые и четкие правила новой игры — сражайся за себя, как можешь, и ни на кого не надейся.

На вокзале он оказался через сорок минут, и, как всегда, здесь бурлила толпа приезжающих-отъезжающих. К тому же вся площадь перед вокзалом кишела продавцами товаров с рук и покупателями — попросту стихийный рынок, который вяло разгоняла милиция. Громкоголосые веселые хохлы предлагали свой товар — от традиционного сала до всяких овощей, а москвичи охотно покупали, поскольку продукты были дешевле, чем в магазинах и на официальных рынках. Все были довольны, строго говоря, ведь это был международный по сегодняшнему времени рынок!

Во всяком случае, подумал Илья, до голодухи да всеобщего отчаяния и в этой стране, и в «Хохляндии» еще далеко.

Валю он увидел еще издали — она стояла у своего вагона рядом с проводником и напряженно всматривалась в лица мельтешащих на перроне людей. Илья помахал букетом только что купленных цветов.

Узкоплечая, с тоненькой шейкой, она метнулась к нему навстречу и сказала, не скрывая радости:

— Как хорошо, что ты успел! Сама не знаю, почему хорошо. Ведь никакого смысла в таких проводах нет, но я…

— Не теоретизируй. — Он подал ей букет и ласково поцеловал в щеку. — Хорошо то, что ты сматываешься отсюда. Передохнешь, оклемаешься и вернешься. А там будем решать наши проблемы.

— Не надо, Илья. Насчет проблем, — слабо улыбнулась она. — У нас с тобой будущего нет, чего уж там. Считай, что я забыла то, что ты сказал мне последний раз по телефону. Да и вообще — я за тебя замуж не пойду.

— Э-ка! Это почему же?

— Не будем вдаваться в теории. Сам просил. Я вот почему хотела тебя увидеть. Папа написал тебе письмо, но я так и не успела передать его тебе. Я оставила письмо на даче, ждала тебя там. Оно в папином кабинете, на столе. Ключи, ты знаешь, под старой собачьей будкой.

— Да ладно! Вернешься, съездим, и я его возьму.

— Нет… Понимаешь, я вспомнила, как он его диктовал, и мне кажется, что ТЫ поймешь — в этом письме есть какой-то скрытый и понятный только вам двоим смысл. Так мне кажется, во всяком случае. Съезди и возьми. Заодно закрой дачу как следует, я не успела.

Он продолжал держать руки на ее худеньких плечах, плохо понимая, что она говорит, ибо в душе его нарастала горькая жалость к этой девчонке, всю свою жизнь положившей на обслуживание своевольного, капризного отца и теперь оказавшейся в полной пустоте. Она даже не знала, за кого ей уцепиться, потому что самостоятельно жить была совершенно не приучена. С детства — безбрежные по советским меркам возможности академика, большие деньги, дачи и машины, пост маленькой хозяйки богатого отцовского дома, лизоблюды и ухажеры. А что теперь? Накопления академика скорее всего съела инфляция последних лет, и вряд ли Всесвятский заботился о том, чтобы переводить свои капиталы в твердую валюту или в золото. Что-то от него, конечно, осталось, но…

— Ты меня не жалей, — вдруг услышал он голос Вали. — Я проживу, и твоего благородного участия мне не надо.

— Что? — спросил он удивленно.

— Я же вижу, что ты собрался взгромоздить на себя заботу обо мне. Не надо.