Смертельный лабиринт

Жандармы затаили дыхание. Точно с такими же словами император подал этот платок Бенкендорфу восемнадцать лет назад, когда, назначенный шефом Третьего отделения, тот попросил у царя инструкций.

Орлов принял платок у государя, опустился на одно колено и прижал белый лоскут к губам. В полной тишине он встал, звеня орденами, положил платок в шкатулку и низко склонился перед императором.

– Довольно, – сказал Николай, – жду вас через три дня с первым докладом.

Он снова взглянул на строй.

– Вы все свободны. Кроме Леонтия Васильевича!

Дубельт сделал шаг вперед.

– Проводите меня, – приказал император.

Пожав руку новому шефу жандармов, Николай пошел к дверям зала. Дубельт поспешил следом. В большом коридоре Николай остановился у окна.

– Подойдите сюда, – сказал император. Леонтий Васильевич приблизился. – Князь Орлов, к сожалению, не может заменить мне Александра Христофоровича. Впрочем, я и не жду от него невозможного. Так что работа Третьего отделения будет целиком лежать на вас.

Дубельт молча поклонился. Он был полностью готов к такому повороту событий.

Николай взглянул в конец коридора. Он как будто хотел сказать что-то еще и не решался. Но потом коротко вздохнул и продолжил.

– Вы знаете, Леонтий Васильевич, – сказал Николай, – что мой брат, покойный император Александр, вовсе не мечтал о короне? Он в молодости хотел покинуть Россию и поселиться где-нибудь в тихом уединенном месте. И только стараниями своих друзей – Новосильцева, Строганова и Кочубея – отказался от этой идеи.

– Да, Ваше величество.

– Конечно, вы знаете. Знать – ваша обязанность. Значит, вы знаете, что и я тоже не желал престола.

Император замолчал, глядя в окно на набережную, оцепленную конвойными, и на Цепной мост.

– Как странно, – сказал он, – наш отец хотел власти, потому что был романтик. Брат Александр был романтик, но именно поэтому власти не хотел. Я – не романтик. И власти я не хотел также. Во власти нет никакой романтики, Леонтий Васильевич. Власть и романтика не только несовместимы. Это – противоположные понятия. Мне кажется, вы, жандармы, теперь понимаете это очень хорошо. Бенкендорф был романтиком. А вы?

– Я тоже, – ответил Дубельт, – был.

Император взял Леонтия Васильевича за рукав и притянул его совсем близко.

– Послушайте, – прошептал он, – вот вам вопрос. Знаете ли вы хоть что-то про «Нептуново общество».

Дубельт напрягся.

– Да, – ответил он тихо.

– Понятно. От кого? – император внимательно посмотрел в глаза своего визави.

– От покойного Александра Христофоровича.

Это была полуправда, но так Дубельт хотя бы не лгал царю.

– Говорил ли он об архиве этого общества?

– Я знаю о нем, – склонил голову Дубельт.

– Знаете ли вы о существовании некоей Обители?

– Знаю.

– Отлично, – кивнул император. – Кто еще посвящен в эту историю?

– Никто.

– Так и должно быть.

Николай Павлович отпустил рукав своего собеседника и легонько оттолкнул его.

– Слушайте мой приказ.

Дубельт подобрался.

– Обитель снести. Все найденные там бумаги с особой скрытностью доставить лично мне. Если найдете чьи-то останки, их надлежит изъять из земли, опечатать и так же быстро и тайно доставить в Царское Село. Все проделать в строжайшем секрете. И даже Орлова информировать не стоит. Проследите за исполнением. Можете привлечь нескольких жандармских офицеров, но не передавайте им все, что знаете, – пусть они просто исполняют ваши приказания.

– Слушаю, Ваше величество!

Николай Павлович задумчиво посмотрел в застывшее лицо Дубельта.

– Надо заканчивать с этой романтикой, Леонтий Васильевич, – сказал он наконец. – Нас ждет тяжелое и грязное будущее. И одним белым платком тут не отделаешься.

С этими словами Николай развернулся и быстро вышел.

Дубельт привалился к стене и начал лихорадочно крутить пальцами.

1843 г. Москва

Денег, отложенных на работе у старьевщика, едва хватило, чтобы купить билет на дилижанс, да и то – только на откидное сиденье, устроенное с внутренней стороны двери. За четыре дня поездки Федор два раза чуть не вывалился прямо на дорогу – когда дилижанс подпрыгивал на крупных ухабах и дверца распахивалась. Наконец путешествие в компании чужих людей, с которыми юноша не перемолвился и двумя словами, подошло к концу. После Петербурга Москва показалась Феде удивительно тихой и спокойной, с кривыми грязными улочками, плохо мощенными – где булыжником, а где просто деревянными плахами. Главными достопримечательностями Первопрестольной столицы были бесчисленные церкви и бесконечные заборы, за которыми слышался лай собак, квохтанье куриц и индюков, голоса женщин. Дом по адресу, указанному в письме, Федор искал долго. Без помощи редких прохожих он никогда бы и не нашел его – топография Москвы была знакома только местным жителям, а приезжий просто обязан был заблудиться в этом огромном деревянном лабиринте с вкраплениями каменных дворцов – впрочем, дворцами их назвать было трудно, если сравнивать с петербургскими постройками. Но странное дело – в Москве Федор чувствовал себя спокойнее, чем в Петербурге, – она была больше похожа на сильно выросшую Читу.