Смертельный лабиринт

– Может, еще можно спасти. Распорядись, чтобы его немедленно отвезли к доктору. Нужен лучший доктор! Лучший! Ты знаешь, кто в Москве лучший доктор?

– Я думаю, доктор не поможет, – тихо и почему-то устало ответил Сагтынский. – Твой человек, Лео, стрелял в упор. Прямо в грудь

Дубельт ничего не ответил. Он стоял прямой как палка, с побелевшими скулами.

– Слушай мой приказ, – громко сказал он оставшимся у стены жандармам. – Как только вынесут тело, все идут на развалины и ищут. Предметы, бумаги… еще тела… Что угодно. Быстро и до темноты. Ясно?

– Так точно!

Он обернулся к Сагтынскому.

– Завтра я уеду. Дело почти докончено. Осталось только посмотреть вещи, принесенные от деревенской бабы, где жил младший Скопин. Я больше не хочу заниматься этой историей.

Дневник

Как нимфа у ручья, что вижу я в окошке, Так Настенька моя пригрезилась в ночи. О, Купидон, поправь полет твоей стрелы немножко – Вручи от сердца милой ныне мне ключи.

Перечитал написанное стихотворение. Правда, никакой нимфы в окошке я не вижу – только старые деревья, дорогу и лес под холмом. А вдруг она спросит, что за нимфы мне грезятся? Какая чушь! Я просто очень сильно выпил, думая, что так рифмы польются из меня как… Что из меня льется обычно, а? Надо будет потом вырвать эту страницу вместе с дурацким стихом. Поеду! Поеду сейчас в Обитель, посплю до темноты и немного протрезвею, а то, боюсь, покажусь Настеньке уже полным глупцом и пьяницей, а это нехорошо. Но как хочется спать, Господи! И руки слушаются плохо. Все! Марш в столовую за серебром – и вперед, навстречу счастью, свободе и новой жизни! А если эта дурочка не захочет бежать со мной, так и черт с ней! Мало ли девушек в огромном мире!

Обитель

Дубельт дочитал последнюю запись в дневнике, найденном в кармане Галера, и посмотрел на три тела, лежавшие перед ним в свете факелов. Один из них был, по всей видимости, тем самым доктором Галером. Второй – давешний безумный ротмистр… Третье тело было настоящей мумией, раздавленной упавшей на него статуей, но дыра в груди виднелась отчетливо.

Во дворе разрушенной Обители было почти тихо – после того, как уехали артиллеристы.

– Что-то еще? Шкатулки, сундуки, ящики, бумаги, книги? – спросил он у одного из жандармов, вернувшихся с развалин.

– Никак нет!

Сагтынский, весь перепачканный в каменной пыли, перелез через груду камней и, встав рядом, отрицательно покачал головой:

– Может быть, завтра, при свете поищем еще.

Дубельт погладил кончиками пальцев потрескавшуюся кожу обложки дневника.

– Нет, – сказал он, – никакого смысла. Мы все устали. Поедем в Лефортово.

– А как быть с телами?

– Ротмистра и Галера тайно похоронить. Но вот это, – он указал на мумию в одежде прошлого века, – со всем почтением положить в ящик с сухой соломой и переправить в Петербург. Пусть Николай Павлович сам решает.

– Ты думаешь… – начал Сагтынский.

– Я уверен. Вопрос слишком щепетильный, чтобы я мог решить его сам.

Он потребовал лошадь себе и Адаму Александровичу, но с высоты седла еще раз осмотрел развалины.

– Боже мой, – тихо сказал Леонтий Васильевич. – Как будто снова на войне побывал.

Речка Тихая

Он не запомнил, как нес Луизу вдоль реки, пока не нашел тропинку, уходящую в лес. Как она потребовала опустить ее на землю, как, опираясь друг на друга, дрожа от усталости и холода, они шли сквозь этот страшный темный лес, пока не набрели на старую, почти вросшую в землю избушку – именно в такой должна жить Баба-яга. Но вместо старой колдуньи на стук в дверь отозвалась девушка лет двенадцати – очень бедно одетая, с рябым от оспин лицом, закутанная в большой серый платок с заплатами.

– Чего тебе? – грозно спросила девчушка, едва удерживая в худенькой ручке большой топор. – Иди себе, куда шел!

– Милая девочка, – попросила Луиза, – позови кого-нибудь из взрослых.

– Еще чего!

Федя закашлялся, а потом вынул из кармана полушку.

– Вот, – отдышавшись, сказал он. – Нам нужно согреться и переночевать.

Девочка явно колебалась.

– Бродят тут, – проворчала она, но посторонилась, а когда Федя прошел вслед за Луизой, быстро выхватила денежку из его грязных пальцев.

Сеней в избушке не было – только одна душная крохотная комнатка, топившаяся по-черному. А прокопченный потолок, с которого свисала как водоросли сажа, был так низок, что Федя невольно втянул голову в плечи.

Они с Луизой сели на низкую лежанку, покрытую грязной соломой, а девочка начала раздувать угли в очаге, над которым на веревке с крюком висел медный котелок. Луиза тяжело привалилась к плечу своего спутника. От нее пахло пороховым дымом, потом и пылью.

– Чего стреляли? – спросила девочка, не оборачиваясь. – Вы же оттуда прибежали, а?

– Нет, – тут же ответил Федя. – Не оттуда. Мы сами по себе.

– Ага! – с усмешкой отозвалась девчонка. – Ври да не завирайся.

– А где твои родители? – юноша попытался перевести разговор.

– Мамка ушла. Как стрелять начали – туда пошла.

– Зачем?

– Ну… может, подберет чего. Так-то она хворост собирает и в Москву носит. Летом – грибы да ягоды. Да травы разные. А зимой хворост. А много с того хворосту прибытку?