Его не последовало.
– Мы тебя не обидим, – после короткого молчания сказал человеческий голос. – Прости, если Нош тебя напугал. Только он сообразил, где тебя искать. Без него я бы нипочем тебя не нашел!
София медленно убрала руки от лица, подняла голову. Над ней стоял юноша, которого она видела в воспоминаниях роговой карты. За ним, озабоченный и слегка виноватый, просматривался его спутник. Огромный болотный лось с бурой шерстью и развесистыми рогами.
– Нош, – прошептала София. – Горькослад!
Брови парня поползли вверх.
– Ты знаешь мое имя? – Он протянул руку, такую же зеленоватую, как у Златопрут. – Давай-ка убираться отсюда. В больших городах вроде здешнего после прохождения тумана иногда начинается мародерство. Иной раз хуже самого тумана!
София ошарашенно моргала. Она понимала, что голова не успела толком проясниться, а потому мыслям не было особой веры. Ясно лишь одно: юноша и лось предлагали ей помощь.
– Но мои друзья… – слабым голосом выдавила она.
– Я знаю. – Горькослад оглянулся через плечо. – Нам придется двигаться без них. Их здесь все равно уже нет.
С улицы прозвучал свист, высокий, пронзительный. Горькослад схватил Софию за руку.
– Мародеры, легки на помине… Сейчас еще набегут. Поторопимся!
Стоя у бока Ноша, он подставил Софии сложенные чашечкой ладони:
– Полезай!
Она оперлась на них своим ботинком налетчика и мигом оказалась на лосиной спине. Горькослад без промедления последовал за ней.
– Уноси нас, Нош, – сказал он, хлопая рогатого скакуна по шее. – Чем быстрее мы выберемся из Соленого, тем лучше!
18
Глухомань
9 августа 1892 года, 16 часов 43 минуты
У налетчиков Пустошей нет официальной столицы, постоянного центра. У них даже городов нет. Большей частью они сбиваются в группы, основанные не на дружбе или родстве: они-то и образуют поселения, разбросанные по срединной части Пустошей. В поселении или форте (это слово они сами предпочитают) всегда находится с полдюжины налетчиков, остальные пребывают на выезде, оправдывая свое название. Действуют они обычно в двух, самое большее в трех днях пути от своего форта. Есть, однако, гораздо более амбициозные группы, что в поисках крупной добычи предпочитают дальние рейды.
Казанова как мог отгонял сон. Он уже третий день был в пути и провел все три ночи без сна. Вчера он до рассвета гнал мулов вперед, по густо запорошенной пеплом, жутковато теплой земле. Приглядываясь к странному «снегу», Казанова задумывался больше о том, затруднит он ему путь или облегчит. Утром он оставил последнего мула, изнемогавшего от работы и страха, на ферме к северу от Форт-Питта. Этого мула и половину содержимого фургона удалось обменять на упряжную лошадь. По счастью, Казанова двигался на северо-восток, избегая тем самым встреч с ново-западными войсками. Он неспроста решил добираться до штата Нью-Йорк, что называется, задворками, пересекая северо-западный угол Пенсильвании. Другое дело, быстро продвигаться не удавалось – дорога была узкая и неудобная. Хорошо хоть лошадь оказалась выносливой и нуждалась в меньшем отдыхе, чем опасался Казанова. Тем не менее лишнего времени у путников в запасе все равно не было.
Тео зашевелился накануне, во второй половине дня, потревоженный грохотом ружья Казановы: тому пришлось пристрелить раненого мула. Услышав беспокойный стон юноши, Казанова поспешил заглянуть в задок фургона…
С тех пор хвастаться было особо нечем. У Тео началась лихорадка. Иногда он пил воду, но чаще отказывался. Отталкивал кружку, даже пытался бить Казанову здоровой рукой, словно тот ему подсовывал яд.
Казанова говорил с ним, окликал. Делал все, чтобы парень пришел в себя.
– Тео! Слышь, Тео! – повторял он уже без особой надежды. – Ну давай, давай, очнись! Хоть на секундочку! – Никакого ответа. – Тео, ну пожалуйста. Водички глотни…
Ему пришлось пережить мгновение ужаса – показалось, что у юноши пропал пульс, – но затем ресницы Тео затрепетали.
– Вот что: давай договоримся, – твердил Казанова. – Ты открываешь глаза, пьешь водичку, а я тебе рассказываю, как шрам получил. Хорошо?
Голова Тео вяло перекатилась набок.
Казанова судорожно вздохнул и занялся раной Тео. Вид был скверный: плечо распухло и воспалилось. То ли наконечник чем-то смазали перед боем, то ли засевшие кусочки кремня мешали заживлению… Казанова понял – в рану проникла зараза.