Мы с телохранителями выходили из тюрьмы гордые, как укротители мысленных тигров. Муж смотрел на меня с болью – наверное, это больно, когда убитый тобой человек приходит, чтобы забрать тебя неизвестно куда, в теле диктатора далекой чужой страны. Я попробовала представить, каково это, – но у меня не получалось. Оказывается, из биологического текста – конечно же, это описка – тела, я говорю лишь о моем временном кричащем теле, – сложнее проявить эмпатию. Хотя, возможно, акт освобождения мужа и был актом эмпатии – я, безусловно, намеревалась освободить его, купив ему билет в одну из нескольких стран, не подчиняющихся мировому правительству, и по-быстрому организовав все необходимые для этого бумаги. Все опять же устроилось моментально – пара звонков, и вот уже курьеры привозят к выходу из тюрьмы пачку документов.
– Нам нужно будет остаться наедине? – тревожно спросил муж, когда я отвела его в сторону, чтобы мы шли по коридорчикам чуть в стороне от остальной нашей довольно однообразной компании (несколько одинаковых мужчин в черном и с десяток грустных диктаторов).
– Был такой фильм, – тихо сказала я. – Или нет? Вообще, это отличное наказание за убийство жены – изнасилование диктатором, внутри которого находится дубликат сознания убитой.
– Нет, я не этого боюсь, – сказал муж. – Я боюсь, что скажу тебе не то, а потом буду жалеть, что сказал не то или не все. Я так ждал, что случится что-то похожее, а теперь не знаю, что сказать.
– У меня было столько разделенного опыта с твоей похищенной копией, что я к тебе почти ничего не чувствую, – прошептала я.
– Я слышал тебя из тюремного радио, когда было Восстание, – сказал муж.
– Это была не я, – ответила я. – Но это мог быть кто угодно из нас.
Глава Комитета безопасности каждые десять минут взволнованно наседал: давайте мы уже вас перебросим в следующего, я беспокоюсь. Я прикрикивала на него диктатором: замолчи, сказано же, я тренируюсь, пытаюсь выдержать.
– Странно, что вы именно сейчас выбрали тренироваться, – сказал глава Комитета. Он тоже выглядел как серый фон, охранники, телохранители и прочая пустота реального мира. Или я старалась не концентрироваться? Я в принципе старалась не концентрироваться – любая фокусировка внимания тут же впускала в мозг атональный поток нефильтруемых сигналов, которые с треском взрывались, как фейерверки на Кони-Айленде сентябрьской ночью. Внутри меня периодически кричало: больно, мне больно, прекратите, выпустите меня, выпустите меня. Я понимала: долго я не выдержу. Торговалась, убеждала: потерпи, не кричи еще пару часов, я потом и тебя освобожу. Но он почему-то не слышал, и ему было очень страшно, и ему было очень больно.
– Еще две встречи, совсем краткие, – сказала я своим сопровождающим. – Надо поговорить с матерью пострадавшей. И встретиться со шпионкой мирового правительства в интернете для мертвых. Не спрашивайте, откуда я это все знаю. Доложили нужные люди.
– Почему они это вам доложили, а не нам? – спросил уже начавший раздражаться глава Комитета безопасности.
– Потому что у вас интернет для живых, – терпеливо объяснила я. – А у нас – для мертвых. Она со мной связалась там, где вас нет.
– Почему я об этом узнаю только сейчас? – мрачно сказал глава Комитета безопасности.
Я пожала широкими, полнокровными диктаторскими плечами, пытаясь не подавать виду, как меня всякий раз сотрясает и шокирует управление мужским телом из мозга, абсолютно правомерно считающего это мужское тело своим.
– Не посчитал нужным, значит. Что-то сообщаю, что-то нет.
Глава Комитета помрачнел. Кажется, его терпение заканчивалось. Подконтрольный объект вышел из-под контроля и зашел слишком далеко.
«Все, – мысленно сказала я себе. – Наш гэбист перестал нам доверять. Скоро меня выключат. А ты орешь! Ты можешь заткнуться?»
Больно, больно, прекратите этот кошмар, прекратите, пожалуйста, я что захотите сделаю, что угодно сделаю, просто прекратите, – выло внутри меня все громче и громче.
Мы приехали к маминому дому. Когда я поднималась по лестнице, попросив всех посидеть и подождать меня в нашем черном длинном автобусе, я заметила, что глава Комитета тоже вышел из задней боковой двери – и стал кому-то звонить, стоя на обочине. Вот они, последние мои минутки в реальном мире, поняла я. Сейчас меня подстрелят, как собаку. Поломался диктатор, бывает. Но я не могла не увидеться с мамой до того, как окончательно уйду.