Смерти.net

И я стучал и стучал в дверь, потом в окно, потом постучал контрольным стуком, я знал каким, и я кричал: отпустите, пожалуйста, отпустите, это больно, но меня не было слышно, и дверь приоткрыла пожилая женщина и сказала: блядь, это что такое, что это такое, блядь, это что такое, вы охренели, что ли, что вы такое творите. И я сказал ей: мама, это я, письма лежат в трельяже. И она ответила: пошел вон, черт поганый, вон пошел, как ты смеешь. И я сказал ей: мама, у меня есть десять минут, просто это единственный портал, который был, я не виновата, что он выглядит как президент страны, из которой ты сбежала. И она ответила: даже когда ты умерла, мне и то не так погано было, как теперь. И я сказал: ну дай я зайду, десять минут, мам, неужели тебе не важно меня выслушать, боль, сильная боль, здесь боль, дайте мне немного голоса, пожалуйста, дайте воздуха для выкричать боль, умоляю. И она впустила меня и стала бить меня тряпкой для мух по голове и кричать: я из-за тебя уехала! ты не моя дочь! моя дочь умерла! ее больше нет! ты какая-то херня! А я плакал внутри и снаружи и пытался ее обнять, и тогда она схватила сахарницу и ударила меня сахарницей в висок, и потекла кровь, и было больно, но снаружи нормально, а внутри было совсем больно, и я начал кричать, и немножко крика вышло наружу, и мне стало чуть-чуть легче, как будто с кровью и криком вытекло немножко меня, и меня стало от этого немножко меньше, и поэтому того, чему больно, тоже стало меньше, и боли стало меньше. И я сказал: мама, ну пожалуйста, я ни о чем вообще не скучаю, кроме тебя, почему, почему. И она ответила: потому что я не участвую в этом кошмаре, никогда не буду копироваться, теперь вот точно и наверняка не буду, это чудовищно, спасибо, это была интересная жизнь, столько всего в ней случилось, но хватит уже. И я сказал: мама, ты можешь со мной общаться через письма, через те самые письма, боль, боль, снова боль, пожалуйста, выпустите меня, выпустите. А она ответила…

* * *

– Я и так это знаю, – ответила мама. – Это все? Ты за этим пришла?

– Внутри меня все кричит, – призналась я. – Пожалуйста, можно я тебя обниму.

– Ты в своем уме? – заорала мама. – Я сделала все, чтобы быть подальше от этой херни, и ты теперь хочешь, чтобы я с ней обнималась?

– Я не так представляла себе нашу встречу. – Диктатора душили слезы, и тоненькая печальная душа страдающего тела подпевала ей своим визгливым скрипичным «боль, больно, убейте меня», впивающимся в окруживший меня мир, набухающий кровью вперемешку с витками колючей проволоки (сахарница рассекла мне висок).

– Я тоже, – с горьким смешком сказала мама. – Ты бы еще через Гитлера со мной связалась.

– Что было, через то и связалась! – закричала я. – Когда связи нет, все порталы немного Гитлер, так было вообще всегда!

– Я понимаю, – сказала мама. – Если ты пришла сказать про письма, то я знаю. А теперь уходи. Извини за сахарницу. Но это я не тебя била, а его. Любовь к тебе как к ребенку я уже проявила и выразила – столько раз, сколько ты даже не представляешь. А вот ненависть к нему у меня не было возможности выразить. В каком-то смысле я тебе даже благодарна – у меня как гештальт закрылся. Ой, всё, теперь меня посадят, я сказала «гештальт»!

– Хорошо, – согласилась я. – Тогда не буду тебя обнимать.

– А ты можешь закрыть глаза и ненадолго отключиться? – заинтересованно спросила мама.

Я закрыла глаза.

Мама подошла ко мне вплотную, поднялась на цыпочки, приблизила рот к моему уху и сказала:

– Будь ты проклят и чтоб ты сдох.

Потом отпрыгнула и закричала:

– Спасибо, доченька! Исполнила мою мечту. А теперь уходи, пока жива!

В общем, с дочкой я решила не видеться, чтобы ее не травмировать.

И спрашивать у мамы, знает ли она, как я на самом деле умерла, я тоже не осмелилась. Потому что я сама, как оказалось, ничего не знала.

Но вот с Линой увидеться было необходимо. Мы приехали к ее квартире уже ночью. Дверь пришлось ломать. Когда я ввалилась внутрь, к моим ногам прильнул бесстрашный Слоник и затарахтел: кот меня узнал.

И Лина, выглянувшая на звук этого тарахтения из ванной комнаты, тут же меня узнала, пусть с ее реальной, биологической версией мы никогда не были знакомы.

– Кто там у тебя внутри? – постучала она по моему лбу, испачканному запекшейся сахарной, фарфоровой кровью.

– Собаконавт первой категории, – сказала я. – Девять дней в бостонском роботе жила в лесу, питалась еловыми шишками и светом молний. Восемь часов в клоне диктатора – ставлю рекорды, освобождаю международных преступников. Живем с двенадцатью котами и нейробабкой, повелительницей мертвых мышей. Тебя две, и обе лучше всех. Пользуемся вещичками по назначению. Умирать не бойся, ты все равно с нами. Времени мало, внутри этот идиот орет дурным голосом, снаружи в машине гэбист сидит и уже обо всем, кажется, догадывается.

– Я так и знала, – просияла Лина, – Я ждала, что ты придешь. Ведь кроме меня, почти никто не был в курсе, что в диктаторе есть портал. Слушай меня внимательно. Вещами пользуетесь уже? Получается?