Смерти смотрели в лицо

К этому времени лазарет, находившийся в сожженном помещении заводского клуба, перевели в пустующие корпуса центральной поликлиники. В одном из них открыли больницу для гражданского населения, в двух других разместили военнопленных. Вначале немцы не придали серьезного значения инициативе врача Ковалева и бывших студентов медицинского института создать лазарет. В «Донецком вестнике» появилось письмо-обращение к жителям города и окрестных сел с просьбой помочь оборудовать госпиталь для раненых пленных, пожертвовать постельные принадлежности, белье, посуду, продукты питания. Откликнулась каждая семья, ведь у всех кто-нибудь из близких и родственников воевал на фронте.

Заведующий здравотделом Чаругин утвердил Ковалева начальником лазарета. Туда приняли на работу четырнадцать врачей, младший медицинский персонал состоял из военнопленных. В лазарет перевели Быльченко. Он быстро сошелся с пленным Илларионом Волоховым, служившим во внутренней охране.

Врач Ковалев пытался всеми возможными способами облегчить участь пленных. Мечтал весной засадить луком, щавелем и другими овощами свободный участок земли на территории поликлиники. Больные и раненые свободно передвигались из палаты в палату, общались друг с другом.

Вербоноль встретился с Быльченко. У них произошел обстоятельный разговор о совместных действиях по спасению пленных.

— Обещают помогать Волохов и санитарка Тамара,— сказал Даниил Иванович.

— Познакомь их с нашим связным Емельяном,— предложил Андрей Андреевич.— Он придет к тебе. Высокий, усатый, в шляпе. Сразу узнаешь.

Тамару, худенькую женщину с карими глазами, Волохов не раз видел возле лагеря. Она словно кого-то поджидала, ходила бледная, нервно кусала губы. Волохов проследил за Тамарой и узнал, что она живет в доме во дворе поликлиники. «Может, муж или брат в лагере?» — подумал он и указал на нее Быльченко. На следующий день Даниил Иванович увидел Тамару в вестибюле с метлой и ведром в руках.

— Прости,— обратился он к санитарке.— Я без дипломатии. Тебя видели возле лагеря. Не родственника ли ищешь? Может, помощь нужна?

— А там все мои родственники,— ответила женщина с вызовом.— Но всем не поможешь.

— Напрасно ты так. Даже одному человеку пособить в беде — и то большое дело.

— Возможно, я это и хочу сделать,— сказала санитарка, глядя в упор на незнакомого человека. На щеках вспыхнул румянец.

Быльченко взял ее за локоть и отвел в сторону. Закурил и тихо сказал:

— Это, конечно, похвально, но не нужно так громко. Тебя как величают?

— Называйте Тамарой.

— У меня дочка Тома. Ждет, не дождется своего батьку... Ему бы бежать из этого пекла, да больно товарищи хорошие попались, пособить нужно.

— Как это сделать? — уже заинтересованно спросила Тамара.

— Я вот, спасибо молотку и ключу, могу пользоваться кое-какой свободой. С тобой разговариваю. А я ведь пленный, как те, что за стеной.

— Мне бы...— начала взволнованно санитарка, но не договорила — в коридоре появился старший команды пленных и закричал:

— Эй, Быльченко! Ты куда запропастился?

— Я тут! Прикурить просил,— отозвался Даниил Иванович, а Тамаре шепнул: — Завтра на этом месте.

Через месяц часть больных и раненых из лагерного лазарета разместили в здании поликлиники. Ковалев договорился с главным врачом гражданского отделения Ильинским, что его коллеги будут обслуживать пленных. И тут медики услыхали о лагере такое, что кровь стыла в жилах.

Лагерь военнопленных — дулаг[7] 162 — был организован на территории заводского клуба в декабре сорок первого года. В него согнали пленных из всех мелких, временных лагерей, расположенных в черте города.

В начале февраля сорок второго пригнали семь тысяч из каракубского лагеря. Начальником назначили зондерфюрера Линенберга, сотрудника СД. Из головорезов и подлецов он создал полицию. Они ходили по лагерю с палками и длинными рогачами. Безо всякой причины избивали пленных до смерти.

На третьем этаже сожженного здания клуба в комнате, перегороженной плащпалаткой, помещалась так называемая санчасть для больных и раненых. Их обслуживал лагерный врач-немец по фамилии Чарский. Он не расставался с резиновой плеткой, называя ее своей «физиотерапией». К нему обращались с жалобами на боли в желудке, а он хлестал пленного до крови и заставлял бегать.

— Чего притворяешься, симулянт? — кричал Чарский.

Мертвых из каменных палат сносили в вестибюль. Они лежали в заиндевевшем здании, пока во дворе рыли для них могилы в мерзлом грунте. Перед захоронением никто не осматривал, не проверял пульс. Как-то Чарский проходил по вестибюлю и увидел у дверей бездыханное тело. Он накричал на санитара и приказал убрать его за перегородку, откуда мертвецов таскали в ямы. Пленного раздели догола и бросили возле печки. Через некоторое время часовой испуганно вытаращил глаза и застыл на месте. Тот, кого приняли за мертвеца, отогрелся у печки, зашевелился, встал на четвереньки и пополз к двери, еле слышно шепча:

— Доктор, я не мертвый... Дайте мне одежду...

Об этом доложили Чарскому, и он приказал сбрасывать умерших в лазарете с третьего этажа.