Смерти смотрели в лицо

Как-то испортилась погода, налетел порывистый ветер, ночное небо закрыли тучи. Далеко на востоке мерцали бледно-оранжевые полосы.

— Я ставлю тебя с наветренной стороны,— сказал П авел Николаевич и вытащил из бокового кармана листовки, протянул Павлику.— Бросишь их.

Через полчаса Рыбалко пустил по ветру одну листовку. Листок слился с пургой и помчался над лагерем. Павлик дождался нового вихря и запустил всю пачку.

Долго и томительно тянется зимнее время. За два часа чего только не передумаешь. Виделась бесконечная крымская дорога под палящим солнцем. Три дня без еды и питья, потом соленая рыба. Распухшие кровоточащие губы. И снова дорога — ни воды, ни защиты от солнца. Маленькая степная речушка, первые ряды пленных, бросившихся к ней, автоматные очереди, трупами заваленный овраг...

Рыбалко вздрогнул, его окликнул Шульга, который привел смену. Через четыре часа снова на пост. На рассвете Рыбалко видел, как пленные, выйдя во двор, бросались к листовкам и прятали их. О прокламациях донес провокатор. Из города прикатили гестаповцы во главе с Ортынским. То и дело раздавалось:

— Партизаны! Партизаны!

Ортынский зашел в караульное помещение. С поста вернулся Рыбалко и снимал ботинки.

— Кто знает, откуда листовки? — спросил гестаповец.

— Я слыхал ночью гул самолета,— отозвался Павлик.

— Точно,— поддержал кто-то.

Немцы уехали ни с чем. Докапываться, как это они делали в первый год войны, не стали. Нужно было наводить порядок в своих собственных войсках. Рождественские праздники скорее походили на поминки, нежели на торжества. Гитлеровцы пили и в отчаянии слушали вести с фронта. Но геббельсовская фирма умудрялась так объявлять о поражении под Сталинградом, что для непосвященных создавалась видимость не катастрофы, постигшей войска фюрера, а доблестной обороны и небы-валого героизма солдат.

В казино, устроенном в доме трамвайщиков, участились самоубийства, а в другом, расположенном в первом корпусе индустриального института, офицеры стреляли друг в друга. Пришлось вмешаться СД и комендатуре.

Тем временем подпольщики запасались оружием. Борисов и Вербоноль покупали карабины у румын и итальянцев. Пока болел Тихонов, его младший брат Михаил таскал у румын винтовки с грузовиков. В Дурной балке Шведов, Яковлев, Олеичук и Смоленко напали на немецкий обоз, перебили охрану, захватили оружие и продукты.

Добытое оружие и боеприпасы прятали во дворе Новикова, на квартирах у Тихонова и Кихтенко. Каждый подпольщик обзавелся личным оружием. По-прежнему выпускали прокламации, вели агитацию, устраивали диверсии, освобождали из лагерей и лазарета пленных.

5

До войны Богоявленская работала с Иваном Илларионовичем Скалауховым, познакомилась с его женой Людмилой Семеновной. Во время оккупации они сблизились, помогали друг другу. Соседкой у Скалауховых по Одиннадцатой линии была библиотекарь Мария Иоси-фовна Королькова, женщина средних лет, с внимательными добрыми глазами. В городе ее знал каждый второй мальчишка.

Ивана Илларионовича, уже старого человека, оккупанты, угрожая арестом, заставили работать. После того как он ушел из «сельхозкоманды» и несколько месяцев не появлялся на бирже труда, устроиться по специаль-ности не мог и пошел на строительство плотины в «Кирша». Возводили дамбу так называемые вольнонаемные — выловленные и под конвоем солдат пригнанные горожане. Были здесь и пленные. Скалаухов раздавал рабочим кирки и лопаты.

На водокачке познакомился с дедом Осадчим, который и до войны заведовал ею. Иван Илларионович приходил домой раз в неделю, по воскресеньям. В будние дни жил и ночевал в кладовой. По вечерам подолгу беседовал с Осадчим. Выяснилось, что он член партии и на плотине не случайно.

— Дамбу высоко уже подняли,— сказал однажды дед.— Воду-то для завода будут собирать.

— Скоро польют дожди.

— А если помочь водичке того — не задерживаться здесь?

Скалаухов прикусил губу. Старик словно угадал его мысли. Немного помолчав, спросил:

— А что — начальник стройки на водокачке не живет?

— Нет... Стол с бумагами держит.

— А нельзя ли на них взглянуть?

— Почему нельзя? Все можно, если для дела.

В ящике стола лежали бланки отпускных удостоверений. Они нужны были Скалаухову. В его квартире прятались две девушки, которых привела Королькова. Девчата бежали из Запорожья, там повесили их братьев. Мария Иосифовна приносила беженкам скудную еду. Но не одни девчата нуждались в документах. На восстановлении плотины Скалаухов познакомился с пленным, который просил достать хоть какую-нибудь немецкую бумажку, тогда он и его друзья бежали бы.

Иван Илларионович, чтобы не вызвать подозрений, взял четыре бланка. На следующий день передал пленному, и тот больше не появлялся на дамбе. Девушки, получив документы, направились к фронту.

Работа на плотине подходила к концу. Дамбу, двигаясь к середине, обкладывали булыжником. В августе ударила гроза, хлынул дождь, и потоки мутной воды помчались в котлованы будущего пруда. Ночью ливень припустил с новой силой. В кладовую к Скалаухову пришел Осадчий.

— Ты, Илларионыч, был на плотине? — спросил он.

— Нет.

— А ну дай мне кирку и ломик.