Смертная чаша весов

– Были времена, когда я тоже этого не хотела, – сказала она совершенно спокойно, но голос у нее зазвенел. Воспоминание причинило ей боль.

– Но вы ведь можете ходить! – вырвалось у Роберта так, словно произнести эти слова было физически мучительно.

– Долгое время не могла, – ответила его гостья почти беспечно, – и теперь, когда я хожу, мне все еще больно.

Голос у нее задрожал, щеки вспыхнули от стыда и унижения, и под слишком тонкой кожей резче обозначились скулы.

– Я хожу плохо. Я неуклюжая, – вздохнула она. – Натыкаюсь при ходьбе на вещи. А у вас ничего не болит.

– Я… – Молодой человек хотел было возразить, но понял, что для этого нет оснований. Физическая боль у него действительно почти прошла. На смену ей теперь пришли отчаянные, непреходящие нравственные муки от сознания, что он осужден на вечное заключение, потому что его ноги неподвижны.

Виктория промолчала.

– Мне жаль, что вам больно, – сказал наконец Роберт. – Но я бы предпочел боль, лишь бы иметь возможность двигаться, даже неуклюже, чем лежать всю оставшуюся жизнь, словно капуста на грядке.

– А я бы предпочла возможность красиво возлежать в шезлонге, – ответила его собеседница зазвеневшим от слез голосом. – Я бы предпочла, чтобы почтенная семья, благородные люди окружали меня любовью, и я знала, что они всегда будут обо мне заботиться и мне не грозят холод, голод и одиночество. И я бы наслаждалась сознанием, что боль не вернется. Но никто из нас не может выбирать. И возможно, вы все-таки снова научитесь ходить. Вы же не знаете…

И опять Роберт долго молчал.

Стоя за дверью, Эстер боялась вздохнуть, чтобы ее не услышали.

– А боль у вас не проходит? – спросил Олленхайм.

– Нет. И мне сказали, что она не пройдет.

Больной хотел было еще о чем-то спросить – может быть, о средствах к существованию Виктории и о том, почему она боялась холода и голода, но, даже чувствуя себя глубоко несчастным, он не осмелился быть столь неделикатным.

– Мне жаль, – только и сказал он.

– Конечно, жаль, – согласилась мисс Стэнхоуп. – Но знаете, это не помогает – не помогает сознание, что не вы один так страдаете. Я знаю, как это бывает. Мне тоже это понимание не помогло.

Молодой человек откинулся на подушках и отвернулся от девушки. Мягкая каштановая прядь упала ему на лоб, но он не обратил на это внимания. Солнечный свет рисовал яркие квадраты на полу.

– Полагаю, сейчас вы скажете, что и мне со временем станет легче, – с горечью заметил он.

– Нет, не скажу, – возразила Виктория. – Иногда становится лучше, иногда наступают плохие дни, но когда вы не в ладах с телом, можно довериться уму.

На этот раз Роберт ничего не ответил, и его собеседница медленно поднялась. Она стояла вполоборота, и Эстер увидела, что она плачет.

– Извините, – сказала мисс Стэнхоуп мягко. – Я, наверное, не должна была всего этого говорить. Слишком поспешила. Надо было подождать. А может быть, совсем не мне надо было об этом вам говорить. Но я поступила так потому, что ваши близкие, которые вас так любят, очень и очень страдают, хотя никак не могут представить себе ваше положение. – Виктория слегка покачала головой. – Они не уверены, можно говорить с вами откровенно или нет, и не знают, как все сказать. Они не спят ночами, сердце у них рвется от боли, они беспомощно взвешивают все «за» и «против» и не могут прийти ни к какому решению.

– Но вы-то смогли! – Роберт повернулся к ней, очень рассерженный. – Вы сами страдали и сами все знаете. И поэтому имеете право решать, что мне сказать, и как, и когда?

У девушки было такое выражение лица, словно ей дали пощечину, но она отступила.

– А что бы изменилось завтра или на следующей неделе? – спросила она, стараясь говорить твердо, хотя и не совсем в этом преуспела. Виктория стояла в неловкой позе, и Эстер с порога могла видеть, как она старается встать поудобнее, чтобы уменьшить постоянную боль. – Вы лежите один и задаете себе все один и тот же вопрос, – продолжала мисс Стэнхоуп. – И не смеете сказать себе правду, даже в мыслях, как будто она станет от этого еще большей реальностью. Отчасти вы уже можете принять эту реальность, а другая часть вашего сознания сопротивляется ей и настаивает, что это все не такая уж и неправда. И возможно, для вас оно так и останется. Но сколько можно бороться с самим собой?

Роберт ничего не ответил. Он молча смотрел на Викторию, а секунды тем временем безвозвратно убегали.

Девушка глубоко вздохнула, выпрямилась и сделала неверный шаг к двери, чуть не опрокинув по дороге стул.

– Спасибо за удовольствие совместного чтения о страданиях Тристана и Изольды, – произнесла она. – Мне понравилось ваше общество и дружное парение наших умов. Доброй ночи.

И, не ожидая ответа, она раскрыла дверь пошире, вышла на лестничную площадку и стала спускаться вниз.

Эстер не входила к Роберту до самого ужина. Он лежал все в той же позе, в какой был, когда уходила Виктория, и вид у него был несчастный.

– Я не хочу есть, – сказал он наконец, осознав присутствие рядом сиделки. – И не говорите мне, что есть полезно. Мне это пользы не принесет. Я подавлюсь куском.