Смертная чаша

Этих воинов, лучших во всем царстве Крымском, никакими кудесами не сдержать. Стало быть, подошел срок последний и осталось ныне токмо голову сложить честно, без сорома.

Дмитрий Иванович перекрестился и мысленно обратился ко Христу: «Господи! Дай нам побить басурманство поганое. А если нет на то Твоей воли, дай нам хоть смерти непостыдной!»

Тут к Хворостинину подбежал Темир Алалыкин в сверкающем куяке. Коня вел он в поводу, торопился, пот катил с него градом.

– Воевода князь Дмитрей Иваныч! – крикнул он издалека. – Я от князя Воротынского гонец. Велит князь Воротынский передать тебе вот это…

Он сунул Хворостинину большую флягу с водой. Князь сделал несколько жадных глотков и сейчас же передал драгоценную флягу первому, кто схватил ее, без разбору.

– Благодарствую… Но на всех тут маловато.

– …а к тому добавляет: пусть-де Хворостинин делает свое дело, как уговорено. Приспел час.

«И-эх, молодец, Воротынский! Не промедлил на сей раз… Ин ладно, еще потолкаемся с Девлеткой».

Хворостинин другояко осенил себя крестным знамением.

– Славен Господь!

Князь велел немедленно позвать к себе того полусотника, который после ранения Лыкова остался за старшего у стрельцов-смолян. А вместе с ним – немчина-ротмистра Юрью Францыбекова, ражего бойца, поставленного головой над иноземными пешцами, по найму служащими. Поговорил с ними немного, на большее времени не оставалось. Отбежав к своим, эти двое привели в движение отряды пеших ратников. Зачадили фитили, послышалось бряканье тяжелых немецких доспехов.

«Ударить-то мы ударим… Как следует ударим, если Бог поможет. Но надолго ль задору нам хватит – стоять против нукеров Девлеткиных? Истомлены все».

Вдруг услышал Дмитрий Иванович иное пение, но не черное, тени в себе имеющее, нет, напротив того, солнцем блещущее.

По гуляй-городу шел протоиерей Феодот с образом Пречистой в руках, за ним шествовали иные священники да диаконы, да чтецы, да служки церковные со иконами и хоругвями. Все они, как един человек, голосами чистыми и грозными пели псалом!

Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит!
На месте злачне, тамо всели мя,
на воде покойне воспита мя!
Душу мою обрати, настави мя на стези правды,
Имене ради Своего!

И псалом цеплял ратников за души не столь скоро, яко песнь черной воды, но когда доходил до сердца, то поднимал раненых, истомленных и едва ли не ставил на ноги убитых.

Аще бо и пойду посреде сени смертныя,
Не убоюся зла!
Яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя,
Та мя утешиста!

Псалом катился по гуляй-городу, словно бы полноводная река по равнине, – величаво, неостановимо. Иль будто облако посреди небес, влекомое теплым ветром.

И вот уже ревело воинство русское: «Не убоюся зла!»

И вот уже сам Хворостинин, подчиняясь родной мощи Псалма, повторил про себя: «Не убоюся зла! Яко Ты со мною еси!»

И вот уже рядом с ним выборные, кто остался жив, шептали, пели, выкрикивали: «Не убоюся зла!»

Уготовал еси предо мною трапезу
сопротив стужающим мне!
Умастил еси елеом главу мою,
И чаша Твоя упоявающи мя, яко державна!

Дождь татарских стрел посыпался на гуляй-город. Рухнул отец Феодот с железным жалом в груди. Но кто-то иной уже подхватил образ Пречистой, не дал ему упасть. А воинство, доселе едва живое, вновь готово было драться насмерть, вновь стояло с оружием в руках и ждало смертной чаши, как радости.

– Щи-ты до-лой! – приказал воевода.

Завыли зурны московские, ударили накры, взрокотал великий барабан полковой.

Мигом упали щиты с телег.

Перед татарскими лучниками открылся ровный строй русских стрельцов, поставленных в два ряда.

И милость Твоя поженет мя
Вся дни живота моего,
И еже вселити ми ся в дом Господень,
В долготу дний!

– Бей! Бей! – во всю глотку заорал Хворостинин.

Опоздали нукеры. Надо было бросаться на приступ раньше, идти по телам своих, по живым и по мертвым. Промедлили! Теперь их черед сбрасывать головы. Ну да всякой овощи – свое время…

– Чаг-г! – первый ряд стрельцов выстрелил из пищалей, и смоляне дружно опустились на одно колено.

– Чаг-г! – пальнул над их головами второй ряд.

Били по татарам с двух десятков сажен или чуть более того. В обычном бою – худо, надо в упор, с десятка, дабы не сажать свинец в воздух. Но сей день лучшие бойцы крымские встали перед гуляй-городом плотно, гущею; тут не промахнешься; русский свинец повсюду находил плоть, терзал ее, калечил, пронизывал насквозь. Стозевный вой встал над телами людей и лошадей.

– Р-р-р-а! – прокатился по цепи телег разъяренный рык полковых пушек.

– Р-рах-х! – добавили свой голос тюфяки.

Дымом заволокло татарское воинство. Вой оттуда сделался громче, протяжнее.