Смертная чаша

Вдруг поверженный боец, широко раскрыв очи, попросил:

– Убей меня.

– Что?

– Убей же меня… Убей! – бормотал Кудеяр. – Сил нет терпеть таковое бесчестье, против своих идти… Потерялся я…

– Я живьем тебя взял. На Москву оттащу, чтобы там на Поганой луже вздернуть тебя, яко пса шелудивого, за твою звериную повадку! Иуда! Перед людьми, перед Русью!

Кудеяр взмолился:

– Ты же мне друг единственный! Помоги мне. Прости меня, прости, ради Господа Бога нашего, прости! И убей…

И он умоляюще воздел левую руку, неразрубленную.

Хворостинин заколебался. Да, изменник Кудеярка, и великий изменник, давно такового предателя земля Русская из недр своих не исторгала. Но ведь и друг-товарищ его, Хворостинина, и в том – не меньшая правда… Бес одержал Кудеяра, да ведь он, может, еще не пропащая душа…

Да Господь с ним! Русский же человек, свой же! Неужто милость ему последнюю не оказать? Неужто не простить ему злобу и бесчиние?

– Хорошо, помогу…

Дмитрий Иванович замахнулся, чтобы исполнить обещанное, но тут аркан, ловко пущенный издалека, лег на шуйцу Кудеяра. Ногайский всадник, будто молния, понесся вскачь, выдернув окровавленное тело из-под хворостининского клинка. Князь едва отвел руку – если б не сделал этого, то изувечил бы Кудеяру ступню, а калечить он не хотел. Убить изменника, великого бойца и друга – одно, искромсать же плоть его – другое. До сего душе опускаться непозволительно.

Утащили. Кончено.

Ногайцы, спасая спасителя своего, на краткое время обрели твердость. С гиком ударили в сабли, грудь в грудь. Секлись, подставляя себя, лишь бы заградить ускользающее от русской мести Кудеярово тело. Секлись честно, без страха и слабости. Разменивали одного ногайского ратника на одного русского…

Наконец, убедившись в избавлении Кудеяра, степные конники уступили московским бойцам поле. Преследуя их, русские срубили еще пару голов, иссекли еще с полдюжины спин, а потом Дмитрий Иванович остановил их.

Дальше – нельзя. Дальше море вражеское, потонет в нем русская крупинка…

Князь Михайле Лыкову показал он ятаган, взятый с бою. Два крупных лала украшали рукоять из резной кости.

– Чья? Теребердейкина?

Хворостинин подтвердил, устало опустив веки.

– Сам?

Хворостинин отрицательно покачал головой. Что тут выдумывать? Старика Прохора Зубчанина работа, ему добыча сия и достанется…

Тогда Лыков с сожалением сказал ему:

– Вот и у меня такая ж незадача… Истинно великого человека добыли, а не я. Но я хоть хиньджал его себе забрал.

И он повертел перед носом у Дмитрия Ивановича вещью необычной и многоценной. Кто на боях седы власы заработал, тому таковая вещица сама в руку просится. Лезвие стальное, о четырех гранях, тонкое, но прочное. И… жуткое – игла, каковой любую кольчугу просквозить можно, лишь бы ткнуть посильнее. Рукоять золотом отделана с измарагдами.

Хворостинин повел бровями, мол, что за птица сим смертоубоищем владела?

– Сам Дивей-мурза. Живьем взяли, даже не подраненного ничуть. Разве токмо оземь малость разбился, когда с коня падал. Скрутил его Ивашка-Темир Шибаев сын, суздалец, из рода Алалыкиных. Много чести ему весь воинский прибор Дивеев отдавать, вот и забрал я себе хиньджал.

И тут Хворостинин все-таки отверз уста:

– Кончар.

– А?

– Не хиньджал это, а кончар.

– Вот оно как…

Славно сей день закончился: самого Дивея взяли! Да ногайского мурзу положили. Знать, жалеет Владыка Небесный русскую рать, знать, милостив к ней…

Дмитрий Иванович приник к бойнице, проделанной в дубовом щите гуляйгороднем. Он с досадою вглядывался в даль, понимая, что не отыщет следов Кудеярки, товарища своего, злой собаки, дурака… Но все-таки смотрел в то место татарского стана, куда утащили его, смотрел без нужды и без смысла; сердце князя сжималось. Отчего так вышло: обещал – и не выполнил? Мог даровать почетную, добрую смерть на брани, но вместо нее даровал жизнь темную и кривую?

Глупо…

А потом успокоился. Обидно не доделать начатого, но, должно быть, не его, Хворостинина, тут вина. Да и нет вовсе ничьей вины, и случая тоже нет. Произошел, по всему видно, суд Божий, и Господь отступился от Кудеяра.

Кому под силу противиться воле Его?

Глава 25. Древний разговор

…Ты видишь двух людей с татарскими лицами, настолько похожих один на другого, что кажется, это близнецы. Но один из них – русский из Suzdal, воин благородной крови, его называют на «vich», а это у русских считается знаком рыцарского звания. Тебе русский gosudar тоже пожаловал когда-то «vich», ты тоже рыцарь. Ты имеешь право подписывать важные бумаги «Andreas Volodimerovich»… Этот воин из Suzdal… как его зовут? Ты ведь слышал… А! Temir Alalikin. Наверное, какая-нибудь помесь русского с татарином… здесь ведь не разберешь, где кончается русский и начинается татарин… У него очень воинственный вид. Руку, не снимая, держит на рукояти сабли.

Второй – самый чистый татарин, какого только можно представить. Очень знатный. Татарский knese. Как лучше называть его на человеческом языке? Принц, герцог? Фюрст? Смешно… Его зовут Divej-murza, и, как ни смешно, великого знатного татарина пленила эта obrazina из Suzdal.