Смертная чаша

Ты катаешься по траве, вся правая часть головы у тебя онемела, ты только чувствуешь, что она звенит, что звучит под черепом колокольный рокот, растворяющийся в воздухе после того, как язык последний раз ударил в громовую плоть колокола и колокол успокаивается, но воздух еще наполнен его голосом. Тебе не то что больно, ты просто умираешь от боли, у тебя трескается череп, а глаза вот-вот полезут наружу…

Ты встаешь на колени, ты заставляешь себя подняться на ноги, ты тянешь из ножен саблю, отыскивая глазами обидчика. И… не решаешься обнажить клинок.

В трех шагах от тебя стоит живая гора. Это человек, это, конечно же, человек, но… но… ты очам своим не веришь, потому что не бывают люди такими большими… Или в голове твоей все еще плавает одурь, туманя взор?

Из недр человека горы слышится глухой хрипловатый голос… он мог бы принадлежать камню, иссушенному солнечным жаром, пыльному, остроугольному, безобразному камню:

– Не по чину тебе, простой кобель служилый, обоч воеводского шатра прохлаждаться да речи о великих страшных делах слушать. Пошел вон отсюда! А, да ты немчин… тем более пшел.

И ты узнаёшь эту темную громаду именно по голосу. Простой служилец, не из какой-нибудь знати, а чуть выше, нежели рядовой ратник. Ты видел его в turma на Москве… Ты как раз спровадил туда одного наглого дурачка, и этот господин был там… да он и в turma не из большого начальства! Отчего он дерзит тебе?! Ударить посмел!

Ты кричишь ему в лицо:

– Я имею чин ritter! Ты будешь наказан! – и все-таки вытягиваешь саблю.

Тресь!

А-а-а! О-о-о…

Сабля твоя летит куда-то… не пойми куда. Сам ты тоже летишь, только в другую сторону. Как же он ударил столь быстро? Даже не ударил, а просто пнул под левое колено… и теперь нога ноет, будто по ней врезали бревном.

Ты рукой загораживаешься от него, мотаешь ладонью из стороны в сторону, показывая: всё, с тебя хватит, ты более не намерен продолжать спор, ты готов удалиться. О, как же больно-то!

– Подымись, дурень безлепый, – слышишь ты и, покоряясь, медленно-медленно встаешь. Так медленно, чтобы злому гиганту не померещилась в твоем движеньи хотя бы тень желания воспротивиться.

– Ну, ма-ла-дец, – говорит он спокойно, без злости, словно и не бил тебя только что смертным боем. – Теперь ступай, милый.

А ты, сам себе удивляясь, начинаешь с ним какой-то жалкий разговор, ты же всегда понимал, что с местными варварами подобные разговоры вести нельзя, нет, нет… но когда ты на краю мира и в подружки тебе просится сама старуха с косой, ты должен использовать любой шанс обрести сведения, которые помогут тебе выжить… даже если придется унизиться:

– Послушай… ты… завтра… татары пойдут приступать к gulei-gorod… и мы все… нас всех могут… я всего лишь хочу знать, будут ли переговоры…

– Про то знают Бог да великий государь. А нам ничего опричь службишки нашей знать не положено. Велят помереть тут, на холму, так все тут и помрём. Живее ходилами шевели! Саблю токмо подбери. Ну, живее! Добавить?

Сейчас он, кажется, добавит. О, нет, нет!

Ты находишь в себе силы заковылять чуть быстрее, и ты очень рад, что за тобой не идут и тебя не… подгоняют. Ты уходишь дальше, дальше, вот уже не слышно речей у костра. Жаль, что ты не можешь идти, не останавливаясь, день и ночь… Как славно было бы оказаться не здесь, между татарским молотом и русской наковальней, как славно было бы сейчас оказаться где-нибудь бесконечно далеко отсюда!

Тебе не надо быть здесь. Ты ошибся, оказавшись здесь.

Кажется, здесь сама земля отторгает тебя.

Глава 26. Поддельная грамота

Наутро крымское воинство для прямого дела не вышло, но и обратного пути не коснулось. Токмо опять травились с ними по малости, кровь по жилам разгоняли.

Сызрана покинув шатер и осмотревшись, Хворостинин живо рассудил, что и он бы своих ратников на бой не вывел. Крови, конечно, вчерашним днем пролилось изрядно, раны Девлетка зализывает… Но не в том суть. Едва забрезжил рассвет, разверзлись хляби небесные. Хлывень скорым изгоном промчался по полям-оврагам и густо засеял твердь теплой водицею. Конечно, солнышко припечет, сделает землю паркой, уйдет зерно водяное к небу… но высохнут поля не ранее вечера, а то и к завтрему. Как посылать на прямое дело конницу в день-парун да по мокреди, по назёму? Позавязнут все… Прикажи таковое Девлетка, и его свои же не послушают.

Бой, стало быть, откладывается.

Принялся Дмитрий Иванович так и этак прикидывать, где ему подкрепить оборону, где бы щитов поставить дополнительно, где бы гаковниц разместить погуще… И тако увлекся, что по первости чуть было не отмахнулся от Федора Тишенкова, яко от назойливой мухи. Вспросил, какая надобность его привела, но, слушая ответ, не уразумел его. Ум князя витал в расположении стрельцов и пушкарей, у телег гуляй-города, близ ям с зелейным припасом, где угодно, токмо не рядом с ним самим.

Потом он все-таки расслышал Федора и уяснил, к чему тот решил потревожить его. Тишенков-младший принес малую грамотку, писанную столбцом и свернутую трубочкой.

– Вот память пришла из Москвы. Воззри, дело важное.