Смертники доброй воли

— Благодарю, — состроил мину Бельфегор. — Опять же до определённого момента всё шло так, как было задумано, пока Ментиферу снова не вступило в голову. Где-то в астрале — ну, ладно, в медитации и думах о великом, охватывающих весь Космос — ему явилось нечто вроде пророчества. Говорилось в нём, что рано или поздно на земле появится человек, в котором накопится так много Зла, что, если его не остановить вовремя, он сумеет захватить весь мир и обратит его во Тьму — причём такую, что никакое разжигание никаких искр уже не поможет. Вершитель и без того всё своё свободное время между судами отдавал на то, чтобы собирать по свету излишки Зла (как-то оказалось, что плохих людей примерно столько же, сколько и хороших, а ненавидят все вместе куда чаще, чем любят), и ему совсем не хотелось, чтобы столько усилий было потрачено зря. Ладно, это шутка, Ментифер и сам был Светом и не мог допустить, что Тьма победит. У него ещё было время до начала исполнения пророчества, и он решил подготовить своего диверсанта с тем, чтобы тот однажды сошёлся с этим «сосудом Зла» и уничтожил его прежде, чем тот успеет осуществить свои злодейские планы. Вершитель собрал своих Судий и предложил любому из них уйти на некоторое время к Проводникам, чтобы правильно понять сущность Света, а потом, в нужное время, переродиться на земле человеком, дожить до взросления и избавиться от переносчика Тьмы.

— Что значит «правильно понять сущность Света»? — Адамас повернул голову на Бельфегора, как раз воспользовавшегося паузой и большими глотками осушавшего кувшин с водой. — И они ведь были Светом. Чего они в нём не понимали?

— Вообще, никто из ангелов в прямом смысле не был Светом. Некоторые радели за него и осознавали — чётко, — чем он отличается от Тьмы и что надо делать, чтобы он горел. Эти стали Проводниками, как я уже говорил. Вершитель был из их числа. Остальные же, кто стали Судиями, могли лишь судить по факту. Но Проводника в мир людей Ментифер послать не мог: ни у одного из них не поднялась бы рука убить человека, пусть и истинное воплощение Зла. Только и была надежда найти алмаз среди своих. Долго никто на ратный подвиг не вызывался: Судии, подобно Вершителю, здраво рассудили, что раз за века Света не поняли, общение с Проводниками не поможет. Но наконец один предложил свою кандидатуру — это и был Иона. Жаль лишь, ему не столько хотелось спасти мир, сколько стать выше других — даже командира, — а Ментифер предпочёл закрыть на это глаза. Иного выбора всё равно не было.

Учеником Иона показал себя неплохим, по крайней мере, Проводники не жаловались. Время подходило, и Вершитель, понадеявшись, что его посланнику достаточно вправили мозги, отправил его перерождаться в человека. Домом для будущего мессии стали предместья Иерусалима — где чуть позже родился Иисус Христос, основатель одной из мировых земных религий, у нас признанный не пророком и Сыном Божьим, а обычным человеком. Израиль, столицей которого являлся Иерусалим, был на тот момент одним из древнейших государств, известных и влиятельных, и именно в нём, согласно пророчеству, должен был появиться «антимессия». По достижении двадцати лет Иона вспомнил, кто он и что должен сделать, и пешком двинулся в Иерусалим, чтобы сразиться там с «сосудом Зла», уже известным как талантливый военачальник, готовившийся установить свою власть над столицей и всем государством. Звали его, кстати, Лейб, прости, что не сказал сразу.

По пути Иона собирал свою маленькую армию последователей. Поскольку честолюбие никуда из него не делось, о своей миссии он кричал на каждом углу — и далеко не все сочли его обычным сумасшедшим. Одним из первых к нему присоединился Иеремия — хромой бывший вор, вынужденный из-за травмы завязать с ремеслом и заодно встать на путь исправления. В Ионе он увидел Свет, но и Тьму тоже и всю дорогу старательно поправлял его в неверных словах и помыслах. Из двенадцати сторонников, в итоге скопившихся вокруг Ионы, один Иеремия был по-настоящему готов ради него и в огонь, и в воду — ради него и как человека, и как святого ангела, который должен был наконец принести мир на землю. Иона же совершенно не воспринимал его всерьёз и даже почти не слушал: Иеремия был для него на правах брехливой и надоедливой, но всё-таки любимой собачонки.