Смешные люди

Теперь рынок, где женщины проработали много лет, собирались продать без их участия. Претендовали же на лакомый кусочек юная блондинка в красной кожанке и невзрачный старик со свёрнутой в трубочку газетой. Победила молодость: сделав один аукционный шаг, блондинка купила рынок по минимальной цене.

Наконец женщины были оттеснены в глубь коридора.

В дальнем его конце виднелся телефон, по которому охранник вызвал полицию; ещё дальше через полуотворенную дверь виднелись тесно сомкнутые ряды канцелярских папок, и ясно было, что дверь эта ведёт в кабинет директора аукционного дома.

Полицейские не заставили себя долго ждать и, явившись, быстро выдворили из аукционного дома возмущенных женщин.

Но не успели торги снова раскачаться, как Гринев провозгласил:

– Дамы и господа! Все выставленные на сегодня лоты успешно проданы. Если вопросов и претензий ни у кого не имеется, прошу подписать итоговый протокол, сдать таблички с номерами. И до новых встреч! – Аукционист раскрыл портфель и сунул туда молоток с наковальней.

Неожиданно с Петром Андреевичем случилась очередная метаморфоза: он вновь превратился в человека, которого только что вынули из петли. Он забормотал что-то невнятное, а может быть, застонал.

Впрочем, удачливые покупатели тоже не выглядели слишком счастливыми, видимо, аукцион был их тяжёлой работой.

Устала и комиссия, устал и директор.

Подобедова, кажется, доконал представительный мужчина в чёрном костюме. Его лицо было мне знакомо, но я не смог вспомнить, кто это такой. Он удалился раньше, чем закончились торги.

Я выглянул в окно: незнакомец сел в свой алый «кайен» и укатил, даже не кивнув директору. Подобедов же смотрел ему вслед ещё несколько минут.

Да, было о чём подумать.

Хотелось прочитать и бумажку, лежавшую в кармане у здоровяка, и услышать, о чём шептал директору человек в чёрном костюме. Я с удовольствием повернул бы свои пушки на сто восемьдесят градусов, но палить было всё равно преждевременно. Да и по ком палить?

Одни неответы.

…Покинув аукционный дом, мы поначалу хранили молчание, словно оглушённые ударом.

Андреева первой не выдержала затянувшейся паузы.

– Алексей Николаич, а вам не кажется, что рыба поймала рыбака? Мы ведь почти ничего не узнали…

– Вот видите, вы сказали: «почти»… А это уже кое-что…

Я подвёз девушку до гостиницы «Здесь спал Элвис» и поехал за сыном. В детском саду отключили воду, и я решил забрать Артемия пораньше.

Глава шестнадцатая

Сложенные в стопки блины напоминали золотые колонны.

Артемий никак не мог оторвать от них взгляда. Над тонким его лицом пламенели растрёпанные волосы.

Бабушка Люда сняла со сковороды последний шкварчащий блин и смазала маслом.

– Ну, шиколка кислолицая, – улыбнулась бабушка. – Отведай блинка!

Внук только носом в ответ заорганил.

– Ты что заплаксивил, как осенняя туча?.. Дай перекрестить тебя жаркими поцелуями!

Вскоре Артемий сдался на милость бабушки, лицо его заполыхало смехом. Щёки бледные так и заснегирились.

– Алёша, а вы мальчишку совсем не кормите?

– Кормим, конечно кормим… росой.

– Всё шуткуешь?

– Мам, не беспокойся. Мы, когда домой вернёмся, отправим Артемия в санаторий. Марина уже и путёвку купила.

Бабушкины серые газельи глаза были печальны. Она подложила ещё блинов внуку, пододвинула вазочку с клубничным вареньем да чашку с домашней сметаной и сказала:

– Тёмушка, ты кем будешь, когда вырастешь?

– Я… я, бабуль, буду тучепрогонителем…

– Солнцем и водой будешь заведовать?

– Да, буду заведовать.

– Слышал, Алёша?

– Слышал, мам.

– А как у тебя самого с работой?

– Пока никак… Семисложное дело своё я ещё не нашёл, но близок к этому.

– Сынок, я ведь переживаю за тебя.

– Понимаю, не переживай… и ну их, эти разговоры крылечные…

Артемий отставил пустой бокал и выглянул из-за стопки блинов.

– Пап, а что значит: до подвига дюжий?

– Ах, дюжий! – Я стал целовать сына.

– Ты колючий, пусти. Ну, пап, пусти!

Мальчик долго бочился, потом спросил:

– Скажешь про дюжий?

– Хорошо. Сколько ты блинов умял? Много? Да, порядочно. Значит, можно сказать, что и ты дюжий. Это, знаешь, всё равно что крепкий, сильный…

– Конечно, я сильный. А то ж какой! Но разве блины мять – подвиг?

– Не совсем. Как бы тебе объяснить? Смотри, подвиг – это поступок… и не для себя, а для других… Такая вот нехитрая явь. Понимаешь?

– Понимаю. Я, пап, неумильных поступков совершать не буду.

Бабушка смотрела на внука так, как смотрят те, у кого любовь в сердце гостит. Лицо у неё было какое-то осиянное.

– А хотите, я вам песенку спою? – взлетел на табуретку Артемий.

– Хотим, – ответила бабушка тихо, с непередаваемой интонацией в голосе.

Внук, как дирижёр, взмахнул руками и затянул:

У родимого батюшки
Да во зелёном садике,
Во зелёном садике,
Да под садовой яблонькой,
Под садовой яблонькой
Да там сидел соловеюшка,
Там сидел соловеюшка,
Он сидел, громко песни пел.

…Плескучая какая-то радость в той песенке была.