Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Отказ от материнства впервые стало практиковать молодое поколение 1860‐х – шестидесятницы. Материнству они противопоставляли получение научного (в противовес домашнему) образования (в том числе профессионального), социальную активность. Несмотря на господствующие стереотипы, во многом поддерживаемые экспертным сообществом врачей, психологов, литераторов (Ч. Ломброзо, В. Тарновский, Л. Н. Толстой), о том, что отсутствие материнской любви, материнского инстинкта у женщины сопоставимо с врожденной преступностью и врожденной идиотией, эмансипированно настроенные женщины настойчиво претворяли в жизнь собственные женские сценарии. Мать они сравнивали с «самкой», подчеркивая ее близость природному состоянию и свое нежелание соответствовать такому стандарту. В этой связи современные исследователи констатируют большую корреляцию между высоким уровнем образования, публичной активностью женщины и понижением деторождений в ее жизни[1425]. И. С. Кон отмечает появление у женщин XX века тенденций, враждебных детоцентризму: «Социально-политическая эмансипация женщин и все более широкое их вовлечение в общественно-производственную деятельность делает их семейные роли, включая материнство, не столь всеобъемлющими…»[1426]

Для многих представительниц либерального феминизма начала XX века материнские роли также занимали второстепенное место. Анализ женских нарративов конца XIX – начала XX века показал, что среди образованных женщин появлялись те, кто исключал деторождение из собственных жизненных стратегий[1427].

Данный феномен давно привлекает внимание западных исследователей. В частности, К. Бинсвангер изучала материнскую тему в работах М. Цветаевой, Э. Шоре пыталась понять причины резкого неприятия деторождения Л. Д. Менделеевой-Блок[1428]. Однако пренебрежительное отношение к материнству и даже отказ от него демонстрировали не только известные россиянки. Это явление выходило далеко за рамки литературной богемы. К. Г. Юнг считал, что отрицание материнства для женщины, несмотря на всю противоречивость этого акта природе, является одним из древнейших «архетипов материнства»[1429].

Согласно подходу социального конструирования гендера, нет исключительно женских или мужских ролей – общество создает определенные запросы и стереотипы в отношении «мужского» и «женского» поведения. В пореформенной России происходил процесс трансформации существовавшей гендерной системы: либерализация, женская эмансипация, радикализация российского общества наносили существенный удар по традиционным женским ролям – жены и матери. Впервые в мужских «текстах» в рамках «женского вопроса» (Н. Г. Чернышевский, Н. В. Щелгунов, М. И. Михайлов, Н. И. Пирогов) были озвучены идеи о новых горизонтах для представительниц женского пола и соответственно стали пересматриваться их биологические функции, связанные с замужеством и материнством.

Популярная в то время, а ныне известная только узкому кругу специалистов писательница Н. Д. Хвощинская в повести «Пансионерка» (1860) подробно описала жизненный путь своей героини Леленьки[1430], поднявшейся от обычных интересов провинциальной барышни (беспечной, нацеленной на замужество) до стремления к новым горизонтам – образованию, социальной активности. Леленька порывает с традиционными семейными ценностями, навсегда отрекаясь от своего биологического предназначения. Примечательно, что поиск новой женской идентичности в этом произведении и ряде других начинался с отрицания героиней собственной семьи, а стремление самоутвердиться реализовывалось вне семейно-ролевых функций.

Либерально настроенные феминистки Н. В. Стасова, М. В. Трубникова считали правильным посвятить себя личному совершенствованию, борьбе за женские права, а не отдаться служению семье и детям. Многие из них оставались бездетными, либо ограничивались рождением одного-двоих детей.

Известная в начале XX века писательница Елена Александровна Колтоновская в собственных сочинениях («Женские силуэты», «Женщина в драмах Ибсена», «Брюсов о женщине») также пропагандировала новый тип женщины. Будучи убежденной в том, что материнство делает женщин пассивными, препятствует их личному самосовершенствованию, «враждебно творческим зовам»[1431], она, несмотря на замужество, так и не стала матерью. Отказ от материнства для молодых дворянок («дочерей»), по мнению известной исследовательницы женской истории Б. Энгель, становился новой жизненной стратегией[1432]. И. С. Кон указывал на наличие трех важнейших зависимостей, во многом определяющих жизнь женщины ХХ века, – «биологической», «социальной» и «психологической»[1433]. Шестидесятницы разрывали традиционную зависимость от физиологических функций, связанных с продолжением рода (беременность, рождение детей), а также зависимость от последующей связи с детьми в период лактации, кормления грудью («социальная зависимость»), ради освоения иных сфер деятельности.