Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

После революционных событий 1917 года и утверждения власти Советов была сделана ставка на утверждение модели биополитического контроля рождаемости. Принятое в 1920 году решение о легализации абортов стало логическим завершением дискуссии о контроле над рождаемостью, развернувшейся с конца XIX века. В условиях социалистической идеологии равенства возможность репродуктивного контроля над поведением человека при помощи медицинских институтов представлялась более эффективной, чем правовая. Зарождавшаяся система здравоохранения отражала социалистические идеи равенства и всеобщей доступности услуг. Вводя систему государственной медицины, пытаясь стандартизировать предлагаемые услуги, необходимо было решить вопрос, связанный с искусственным прерыванием беременности. Наиболее оптимальным выглядел способ легализации с целью усиления контроля над репродуктивным поведением женщины. То, что данный шаг был осуществлен скорее в интересах государства, чем в интересах женщин, доказывает слабая продуманность и плохая обеспеченность реализации закона[1563]. Не женщины, а специальные комиссии выносили решение о возможности производства бесплатного аборта[1564]. Тем, кому было отказано в операции, все так же прибегали к нелегальным услугам[1565]. Ставка была сделана на «абортную индустрию», а не на распространение политики предупреждения беременности и доступности средств искусственной контрацепции (то, что сегодня относится к сфере планирования семьи и в большей степени соответствует интересам женщин).

Средства контрацепции: от традиционных к медицинским

В современной зарубежной историографии ученые рассматривают эволюцию контрацепции в контексте проблемы контроля над человеческим телом и его репродуктивными функциями[1566]. Американские историки относят движение за легализацию контрацепции в начале XX века к важнейшим социальным проектам того времени[1567]. Появление и распространение контрацепции воплощало противоречивые тенденции в развитии общества. Практики контрацепции, с одной стороны, выражают процесс медикализации частной жизни общества, являются одним из воплощений биополитики (М. Фуко), то есть контроля над количеством деторождения с помощью специальных средств, которые с развитием научного знания стали разрабатываться представителями медицинского сообщества. Естественный процесс для женского организма – деторождение – все больше приобретал медицинское измерение. Именно врачи, не без участия коммерческих компаний, во второй половине XIX века стали «продвигать» первые искусственные средства ограничения рождаемости. И в данном случае интересы врачей и их «пациенток» совпадали. Контрацепция впервые открывала женщинам пути для иной, кроме материнской, самореализации. С другой стороны, широкое распространение контрацептивных практик нарушало сложившуюся модель демографического поведения, в которой государство было заинтересовано в «приумножении» населения и законодательно регулировало такие процессы, как контрацепция, абортивные практики. Фактически женская зависимость от репродуктивных функций преодолевалась с помощью медицинских институтов, подчинения врачебному контролю, что воплощало новый виток контроля над женским телом – формировались биополитические способы контроля над поведением человека[1568].

В российской исторической науке средства контрацепции как часть истории по контролю над рождаемостью – практически не исследованная область, ввиду крайней интимности и табуированности ее содержания. Супружеская контрацепция затрагивалась исследователями вскользь: в этнологии – в рамках родильного обряда и народных абортивных практик[1569]; в социальной истории и демографии – в контексте динамики численности населения[1570]; в частной истории – в вопросах, связанных с повседневностью семьи[1571]; в гендерной истории – в рамках проблемы материнства[1572]. При этом сами по себе практики контрацепции не входили в предмет научного описания, делая данную тему маргинальной для исследования. Исключительными по своей постановке явились работы профессора истории Принстонского университета Л. Энгельштейн, известного российского ученого И. С. Кона и основательницы отечественной школы гендерной истории Н. Л. Пушкаревой[1573]. В их фундаментальных исследованиях данная тема не получила широкого раскрытия, в то же время им удалось связать эту проблему с динамикой социально-экономических, политических и духовных процессов пореформенной России.