СМИ в Древней Греции

Однако какой-то человек из Афин предупредил митиленцев о выходе эскадры. Он переправился на Эвбею и по суше прибыл в Герест. Здесь он нашел выходивший в море грузовой корабль и, продолжая на нем путешествие, на третий день прибыл из Афин в Митилену и сообщил о приближении афинской эскадры[336].

Здесь мы имеем дело с анонимом, о котором ничего не сообщается. Многих информаторов, однако, можно отождествить. Так, важным источником сведений были многочисленные купцы, бороздившие моря: например, торговцы, имевшие дело с Десятью тысячами, узнали, что Ксенофонт планирует расквартировать свои войска по берегам Черного моря, и сообщили об этом в свои города[337]. Ликург повествует, что некто Леократ сеял лживые слухи среди сограждан[338], «которые, бывая по своим делам во всех странах, в свою очередь рассказывали о нашем городе то, что они слышали от Леократа»[339]. «Парал» и «Саламиния», уже упомянутые священные корабли, доставлявшие афинских представителей на празднества в Дельфах, Олимпии или Делосе, были одновременно бесценными средствами передачи информации[340].

Помимо этих категорий информаторов существовали люди, передававшие новости в надежде получить мзду: такое часто встречается в трагедиях.

Чтобы получить вознаграждение, нужно было принести хорошую новость или, по крайней мере, такую, которая могла бы удовлетворить заинтересованное лицо. Носители дурных вестей отдавали себе отчет в том, что задача их неблагодарна и риск столкнуться с плохим приемом очень велик. Именно это отражают фаталистические слова стражника из Софокловой «Антигоны», которому поручают сообщить царю, что, вопреки его приказу, Полиник был погребен:

На эту долю я судьбою послан.
Явился я незваным, не охотой:
Не мил гонец с известием плохим[341]

.

В исключительных случаях принесшего горестные вести ждала смерть. Геродот в V книге «Истории» рассказывает об ужасной участи единственного оставшегося в живых афинского участника кровавой стычки между афинянами и эгинцами. Когда он прибыл в Афины с известием о несчастье, жены погибших кинулись на него и до смерти искололи несчастного застежками одежд[342].

Все такого рода гонцы — «любители», сообщающие важную весть единственный раз в жизни, но наряду со спонтанной информацией существует и другая, организованная и контролируемая, которую распространяют глашатаи и гонцы (angeloi). И те и другие суть просто каналы этой информации. Различие между двумя категориями посланников в греческих текстах не всегда проводится четко: чаще всего, глашатаи — официальные информаторы, уполномоченные государством или общественным органом, что не обязательно для гонцов.

От глашатаев и гонцов ждали, что они повторят слово в слово то, что им поручено сказать, и они явно выучивали послание наизусть. Горе тому, кто осмеливался изменить доверенное ему сообщение: упоминаемые Геродотом послы, решившие говорить по-своему, подверглись суровому осуждению сограждан[343].

Глашатаи во время Гомера играли важную роль и пользовались высоким авторитетом, что в классическую эпоху случалось далеко не всегда. Единственная оставшаяся у них к тому времени законная привилегия — неприкосновенность; с древних пор никто не смел напасть на глашатая, тогда как простой гонец или даже посол не мог чувствовать себя в безопасности.

Не считая этого преимущества, которым пользовались только глашатаи, к официальным вестникам в полисе относились, скорее, плохо: то были второстепенные персонажи, что неудивительно, принимая во внимание роль слова в греческом полисе. Тот, кто мог лишь повторять чужие слова или приказы, не считался причастным главному достижению индивидуума, а именно свободной, искусно построенной речи. Иногда гонцам так мало доверяли, что давали им письменный текст в подкрепление слов. В этом отношении знаменательна приводимая Фукидидом мысль Никия. Последний, завязнув в тяжелом сицилийском походе, хотел связаться с Афинами, но

опасаясь, что посланцы то ли по неумению говорить, то ли еще и по забывчивости или, наконец, в угоду толпе, могут неверно изобразить положение, Никий отправил письменное донесение: он рассчитывал, что в этом случае афиняне, узнав его подлинное мнение, не искаженное при передаче, смогут лучше всего обсудить истинное положение дел[344].