Смятение

– Намертво. – И он пустился отвечать на все эти вопросы, хотя она и не задала ни единого.

Узнал он уже около месяца назад. Вначале, когда это выяснилось, инстинкт требовал пойти и сразу с ней объясниться, но он не осмелился.

– Мне хотелось убить ее, – признался он. – Честное слово, я боялся того, что могу наделать. Понимаете, она так много лгала мне. Я чувствовал себя таким дураком. К тому же было еще и такое, чего я знать не хотел. Предположим, она считала, что влюблена в мерзавца, к примеру, или, предположим, не была… это было просто так, в стожку поваляться… не знаю, что вызывает во мне чувство большего омерзения. Потом я выяснил, что это продолжалось довольно долго…

– Как долго?

– О, много больше года. Я не знаю… могло быть и гораздо дольше. Она познакомилась с ним, когда мы еще во Френшеме учились. Вам, конечно, уже известно, кто тот малый, так?

Она была уже готова сказать: нет, не знает, но слова еще не слетели у нее с губ, как впилась ужасная мысль, сомнение, подозрение, что в одну секунду смерзлось в болезненную уверенность.

– О, нет!

– Дорогая моя! Простите, что я вас так огорчил, хотя я вполне понимаю ваши чувства. Такое потрясает. Прилично воспитанная женщина, двадцать семь лет в браке… счастливом браке, как я всегда считал…

Она выпила воды, пока он продолжал бубнить, и его лицо, которое ненадолго расплылось в дрожащее пятно, резким скачком вновь обрело четкость. То же произошло и со всяческими мелочами: сказанным и несказанным, тем, как Джессика никогда не предлагала ей остаться, как, похоже, не хотела приезжать в Хоум-Плейс, не хотела, чтобы Луиза оставалась у нее, а потом тот непонятный случай, когда она нагрянула в Сент-Джонс-Вуд, а Джессика повела себя так странно…

Раймонд меж тем делился своим мнением о Клаттеруорте и неожиданно, похоже, никак не мог остановиться, поминая это имя: «Если мистер Клаттеруорт думает, что ему, как музыканту, позволительно вести себя таким образом… и, что важнее, если мистер Клаттеруорт считает, что ему это сойдет с рук, то мистер Лоренс Клаттеруорт катастрофически просчитается. Я уже наполовину настроен связаться с разнесчастной его женой, чтобы понять, известно ли ей, что происходит…»

«Если это продолжалось больше года, значит, я даже не была его первой избранницей, – думала она, чувствуя, как, казалось бы, похороненное унижение от того жуткого вечера в Мейфэр нахлынуло вновь. – О боже! Только подумать, что потом он рассказал ей об этом!»

Однако худшее было впереди.

– Скажите мне, – говорил он, перегнувшись к ней через столик. – Скажите на милость, как может любая порядочная женщина… я чуть было не сказал леди… хоть на миг позволить себе влюбиться в такого прилизанного маленького червяка? Не говоря уж… – тут лицо его покрылось краской смущения, – не говоря уж… о физической близости с таким созданием? Вы вообще можете понять такое? То есть я что, тупоумный, что ли?

По счастью, ответа он, видимо, не ждал, был до того поглощен горестными излияниями, что любой вопрос был риторическим: ей оставалось только, подумала она, сидеть и сносить рвущийся из него поток гнева и шока, – поскольку его неуклюжая, полная избитых фраз речь говорила ей (и опыт работы в Красном Кресте это подтверждал), что он пребывал в состоянии шока – и до конца обеда это состояние не пройдет. Она оставила попытки есть, закурила сигарету, уставилась в тарелку и старалась, чтобы полнейшее унижение выслушивать, как человека, кого она, по крайней мере, считала, что любила, теперь ей преподносят в выражениях, где сплетались непристойность и грубая реальность, волной обдало бы ее с головы до ног. Этому тупому бездумному забытью вдруг пришел конец: по-видимому, он спрашивал о чем-то…

– … что, по-вашему, мне делать?

– Делать? В каком смысле?

– В том смысле, чтобы поговорить с ней. Должен признаться, что я и в самом деле не знаю, как за это взяться.

Она изумленно глянула на него. Гнев его, казалось, испарился, теперь он словно нервно юлил, ища пути к примирению. Она не успела ничего ответить, а он уже воскликнул с всецело убедительной непосредственностью:

– Понимаю! Что ж, то есть, если вы чувствуете, что смогли бы… переговорить с ней?

Он уцепился за это, невзирая на все ее протесты: что она должна сказать? Что он хочет, чтобы она сказала? Чего он вообще хочет? Он полагал, что она могла бы выяснить, что на самом деле Джессика чувствует, – может, даже поговорит с женой этого типа, побудит ее убрать его со сцены и еще что-то. Под всей былой напыщенностью, от какой теперь не осталось и следа, она увидела, как он волновался, как малодушничал, как очень был испуган. В конце концов, желая отвязаться, она сказала, что подумает, и он записал ей адрес и номер телефона в Вудстоке, чтобы она могла с ним связаться. К тому времени, когда они расстались за порогом клуба Художественного театра, было уже четыре часа, и ей пришлось торопиться на Чаринг-Кросс, чтобы успеть на поезд.

* * *