Смотри: прилетели ласточки

Выдохнув на последнем слоге, Наденька зажмурилась от огромного удивления. Что же это такое? Что это? Ей осталось только найти блокнот и записать строчки, которые сами собой складывались внутри.

Была – дыханием тепла,
Почти неслышным,
Я слишком искренней была,
Открытой слишком.
А на задворках ветер зол
И сух до трещин,
И даже меньшего из зол
Не станет меньше.
Да что – и правда не нужна,
Давно постыла,
Зато неправда, так нежна,
Крадется с тыла…
Простужен голос у трубы
И звук посажен
До хрипа, скрежета судьбы.
И кто расскажет
Про непрощенные долги,
Какое дело
Кому? И не видать ни зги
До запредела.

* * *

Потом грянула осень. Поперла нагло, бесстыже, самоутверждаясь в каждой мелочи – ледяной корочке на лужах с утра, ветках, опустевших почти в одночасье, когда северный ветер сорвал с них последние украшения, промозглых вечерах с бесконечными дождями и непреходящей сыростью в душе. Все. Лето кончилось навсегда, короткий отпуск в инобытие, за который никто толком ничего не успел понять. И вот мир уверенно возвращался в свое обычное состояние холода и неуюта, и ничего другого уже не следовало ожидать, да никто и не обещал другого.

Осень рифмовалась с «оси». Возвращение на свои оси. Наденька исписала стихами целую тетрадку, не переставая удивляться тому, что она вдруг пишет стихи. Она никогда не думала писать стихи, да никогда особенно ими и не увлекалась, а тут строчки цеплялись друг за дружку, выстраиваясь в бисерные ряды учительского почерка, и Наденька находила в них спасение. Ритмичное чередование ударных и безударных слогов сглаживало внутренний разлад, выщелачивало золотые крупинки из немалой кучи жизненного дерьма. А впереди, причем весьма скоро, маячил только официальный развод, и ничего больше не вырисовывалось. Наденька никому не показывала своих стихов, ни подругам, ни коллегам по школе. Разве может она сотворить что-то стоящее? Да оставьте вы, ради бога. Ее просто вела вперед страсть к жизни, вот и все. А страсть может принимать разные виды, Наденька это уже сама поняла.

Ей все казалось, что для нее может еще состояться что-то чрезвычайно хорошее там, впереди. Нужно только приложить немного усилий, и это хорошее непременно сбудется. Но что конкретно нужно для этого сделать, Наденька не понимала. Она исправно вела уроки и даже кружок выразительного чтения. Иногда, задерживаясь в школе дотемна, – а вечера уже бывали темными, – Наденька размышляла по дороге домой, что и еще один день прошел, а ничего особенного так и не произошло. Но что, что такое должно было случиться? Наденька не знала.

В один из таких вечером, стоя на остановке в ожидании автобуса, Наденька совсем продрогла под проливным дождем, от которого остановочный навес защищал плохо. Однако под ним ютились еще какие-то люди, уткнув нос в воротники своих курток. Наконец из-за поворота показались огни, по виду это был долгожданный автобус, и тут кто-то ее окликнул:

– Наденька!

Оглянувшись, она с трудом узнала в темном силуэте под навесом Сашу-Сократа из редакции «Северных зорь».

– Это хорошо, что я вас встретил… – произнес он со странной радостью, вроде бы он был слегка подшофе. – Я очень переживал. Вы на «восьмерку»? Я тоже, мне нужно в центр.

Только когда им удалось втиснуться в переполненный автобус, по традиции ходивший чрезвычайно редко, Наденька, переведя дух, спросила:

– Почему вы переживали? Что такое случилось?

Сашу-Сократа оттиснула огромная тетка в мокром пальто, которое отдавало псиной, и он пытался досказать, выдергиваясь из-за ее плеча:

– В том-то и дело, что ничего не случилось. И это замечательно. У нас вся редакция переживала, а вы не знали…

– Да что я такое не знала?

Наденьке наконец удалось просочиться поближе к Саше-Сократу, однако он сказал, что им будет лучше поговорить без свидетелей, когда они выйдут из автобуса. Приняв серьезный и безразличный вид, он больше не проронил ни слова, и Наденька готова была услышать что-то действительно важное. Но вот, когда автобус наконец пересек мост и выплюнул порцию пассажиров на центральной площади, Саша-Сократ отвел Наденьку под козырек ведомственного здания, возле которого мерцал тусклый фонарь. Понизив голос до полушепота, под большим секретом поведал ей, что Сопун однажды ел человечину. Ну, не намеренно, а так вышло, что сумасшедший родственник свою жену зарубил и мясо засолил в большой бочке. А когда приехал к нему на заимку, дядька этим мясом его и угостил как лосятиной… Не дослушав, Наденька рассмеялась в голос:

– Послушайте, неужели вы поверили в эту историю?

– Он сам рассказывал, – Саша слегка опешил от Наденькиного смеха.

– Вы что, Сопуна не знаете? Он же специально сочинял про себя страшилки, чтобы… ну… просто так сочинял.