Смотри в лицо ветру

– Чему ты завидуешь, Тибило?

– Ее смерти. Тому, что она умерла. – Квилан глядел в окошко, не в силах посмотреть в глаза старика. Вид отсюда мало чем отличался от вида из окна его кельи. – Будь в моих силах что-то сделать, я бы ее вернул. По-моему, мне удалось смириться с невозможностью или, во всяком случае, с крайне малой вероятностью этого, но… понимаете, ведь сейчас уверенности нет ни в чем. А тут совсем другое; в наше время все условно, все возможно, благодаря нашей технологии и нашим знаниям… – Он взглянул в бельмастые глаза монаха. – В прошлом смерть была окончательна; можно было надеяться увидеть близких и родных на небесах, но если они умирали, то навсегда. Все было просто и определенно. А сейчас… – Он сердито помотал головой. – Сейчас люди умирают, а душехранительница может их оживить или забрать на небеса, которые, как нам теперь известно, реально существуют, нет нужды принимать это на веру. У нас есть клоны, мы умеем выращивать тела заново – мое тело по большей части продукт регенерации; иногда я просыпаюсь и думаю: я ли это? Я понимаю, личность – это разум, рассудок и мысли, но вряд ли дело только в этом. – Он снова помотал головой и утер лицо рукавом рясы.

– Значит, ты завидуешь прошлому?

Помолчав, Квилан сказал:

– Да. Но больше всего я завидую ей. Если вернуть ее невозможно, то у меня остается лишь желание не жить самому. Не покончить с собой, а умереть в ситуации, где нет иного выбора. Если она не может разделить со мной жизнь, то я готов разделить с ней смерть. Но я не могу, поэтому мне и обидно. Я ей завидую.

– Это не одно и то же, Тибило.

– Знаю. Иногда… не знаю… иногда меня снедает тоска о чем-то недоступном. Порой я испытываю то, что, наверное, обычно называют словом «зависть», а порой меня снедает непритворная, злобная ненависть. Я ненавижу ее за то, что она умерла без меня.

Он покачал головой, не веря, что все это говорит. Слова, сказанные другому, как будто помогли обрести четкость мыслям, в которых он не хотел признаваться ни другим, ни даже себе. Сквозь слезы он посмотрел на старого монаха:

– Я любил ее, Наставник. Я очень ее любил.

Старик кивнул:

– Разумеется, Тибило. Иначе ты бы так не терзался.

Квилан снова отвел взгляд:

– А теперь я даже в этом не уверен. Я говорю, что любил ее, думаю, что любил ее… всегда думал, что любил, но любил ли? Может, меня просто мучает вина за то, что я ее не любил. Не знаю. Я больше ничего не знаю.

Старик поскреб проплешину:

– Тибило, ты знаешь, что жив, и что она мертва, и что вы, возможно, свидитесь.

Он уставился на монаха:

– Без душехранительницы? Я в это не верю. И теперь не верю даже в то, что свиделся бы с ней, если бы душехранительницу нашли.

– Как ты сам сказал, Тибило, в наше время мертвые возвращаются.

Они уже знали, что в развитии любой цивилизации – если она существует достаточно долго – наступает момент, когда становится возможной запись личностных слепков, то есть считывание сознания, что позволяет обеспечить перенос личности на Хранение, ее дупликацию, повторное считывание и дальнейшее размещение в любом достаточно сложном и пригодном для этого автоматическом устройстве или в живом организме.

В определенном смысле так реализовалась мечта радикалов-редукционистов; было неопровержимо доказано, что сознание порождается материей, что его можно кардинально и абсолютно определить в материальном выражении. Однако это не всех устраивало. Некоторые общества предпочитали не переступать порогового этапа подобных знаний и связанных с ними технологий, дабы избежать неизбежного потрясения, грозящего устоям верований.

Другие соглашались на обмен, а затем страдали, выбирая пути развития, поначалу казавшиеся резонными и сулившими выгоду, но в итоге ведущие к полному вымиранию.

Большинству обществ, принявших подобные технологии, приходилось изменяться в силу вызванных ими последствий. В цивилизациях вроде Культуры любой, готовясь совершить некий опасный поступок, мог сохранить свою резервную копию; можно было создавать конструкты личностного уровня, способные исполнять роль вестников или посещать всевозможные места в самых разных физических или виртуальных обличьях; существовала возможность полностью перенести исходное сознание в другое тело или устройство или даже слиться с другими индивидами – добиваясь равновесия между сохраненной индивидуальностью и согласованной целостностью, – в устройствах, специально предназначенных для такой метафизической близости.

А ход истории челгриан отклонился от нормы. Приборы, которые они себе имплантировали, – душехранительницы – редко применялись для воскрешения индивида. Вместо этого они служили залогом сохранения души, личности умирающего, для дальнейшей передачи на небеса.