Смотри в лицо ветру

– Нет, Наставник, не будет. Ибо я не хочу становиться тем, кто чувствовал то же, что я ныне, а затем отошел – или отдалился – от этого чувства, чтобы снова ощутить радость жизни. Вот в чем моя проблема. Я предпочитаю смерть тому, что чувствую ныне, но лучше я буду вечно жить с этим чувством, чем почувствую себя лучше, потому что почувствовать себя лучше означает перестать быть тем, кто ее любил, а это невыносимо.

Он посмотрел на старика со слезами на глазах.

Фронипель отстранился и сморгнул.

– Поверь мне, даже это пройдет, и меньше ты ее любить не станешь.

Квилан почувствовал себя чуть лучше – впервые после того, как узнал о смерти Уороси. Он испытал не удовлетворение, а какую-то легкость, своего рода ясность. Он словно бы пришел к какому-то решению или вот-вот должен был что-то решить.

– Не могу я в это поверить, Наставник.

– А что же тогда, Тибило? Ты так и будешь всю жизнь горевать, до самой смерти? Ты этого хочешь? Тибило, я пока еще не заметил в тебе таких признаков, но горестные страдания могут превратиться в тщеславные. Я встречал тех, кому горе даровало нечто, прежде недоступное, и как бы ни ужасна, как бы ни неоспорима была их утрата, они предпочитали цепляться за нее, а не отвергать. Мне претит сама мысль о том, что в тебе зреет подобный эмоциональный мазохизм.

Квилан кивнул. Он сдерживался изо всех сил, но слова старого монаха вызвали в нем приступ устрашающего гнева. Он знал, что Фронипель печется о нем и ни в коей мере не считает его себялюбцем, потакающим своим слабостям, но намек заставил Квилана задрожать от ярости.

– Я надеюсь умереть достойно и с честью, прежде чем навлеку на себя подобное обвинение.

– Ты этого хочешь, Тибило? Смерти?

– Теперь смерть представляется наилучшим выбором. Чем дольше я об этом думаю, тем сильнее укрепляюсь в этой мысли.

– Говорят, что самоубийство ведет к полному забвению.

Старые верования не давали однозначного ответа о дальнейшей участи самоубийц. Такой исход никогда не приветствовался, но поколение за поколением шли споры о том, приемлемо это или же недопустимо. С тех пор как рай стал реальностью, недвусмысленный ответ на этот вопрос дали – после волны массовых самоубийств – челгриане-пюэны, заявив, что самоубийцы, желавшие побыстрее попасть в рай, не будут туда допущены вовсе. Их даже в чистилище не задержат; их вообще не спасут. Не все самоубийства подлежали столь суровой трактовке, но ясно было, что тем, кто явится к вратам рая, обагрив руки собственной кровью, лучше заручиться безупречными объяснениями.

– Наставник, в этом не было бы чести. Я хочу умереть с пользой.

– В битве?

– Желательно.

– Тибило, твой род славен не традициями воинской доблести.

Вот уже тысячу лет сородичи Квилана были землевладельцами, негоциантами, банкирами и страховщиками. Он первым за много поколений взял в руки оружие посерьезней церемониального.

– Возможно, пора положить им начало.

– Война закончилась, Тибило.

– Войны будут всегда.

– Но не всегда честные.

– Даже на честной войне можно умереть бесчестно. Почему бы не быть верным и противоположному?

– И все-таки мы в монастыре, а не на инструктаже в казарме.

– Наставник, я удалился сюда поразмыслить. Я официально не вышел в отставку.

– Ты собираешься вернуться в армию?

– Полагаю, да.

Фронипель поглядел в глаза собеседника, выпрямился, откинувшись на спинку сиденья, и произнес:

– Ты майор, Квилан. Майор, который ведет отряд в бой, пылая желанием смерти, – опасный командир.

– Я не стану навязывать своего желания другим, Наставник.

– Легко тебе сейчас говорить, Тибило.

– Знаю. И сдержать свое слово непросто. Но я не спешу умереть. Я готов дождаться подходящей возможности, сознавая, что иду на правое дело.

Старый монах отстранился, снял очки и извлек из рясы грязную серую тряпочку. Подышал по очереди на толстые стекла, аккуратно их протер. Потом внимательно осмотрел. Квилану показалось, что особого результата это не дало. Монах с осторожной медлительностью нацепил очки и поморгал, глядя на Квилана.

– Ты понимаешь, майор, что это своего рода изменение?

Квилан кивнул.

– Скорее… просветление, – произнес он и добавил: – Командир.

Старик медленно кивнул в ответ.

Левиафавр

Уаген Злепе, ученый, готовил себе отвар из джагелевых листьев, когда 974 Праф неожиданно возникла на карнизе кухоньки.

Приматообразный гуманоид и переквалифицированная в Переводчика Решатель пятого порядка без приключений вернулись к дирижаблевому левиафавру Йолеусу, после того как отловили ускользнувший стилус и заметили что-то там, далеко внизу, в синих-пресиних безднах аэросферы. 974 Праф немедленно улетела отчитываться хозяину. Уаген решил сперва вздремнуть. Это оказалось трудной задачей, так что он секретировал тишинки и заставил себя забыться сном. Он проснулся ровно через час, причмокнул и пришел к выводу, что джагелевый чай не помешает.