Смута

Помост на площади уже был возведён, для особо привилегированных приглашенных были выставлены лавки в первых рядах, позади выстроился ряд гвардейцев при полном параде. За оцеплением яблоку негде было упасть — казалось, весь город собрался поглазеть на казнь иностранного дипломата. Быстро сориентировавшиеся торговцы-лоточники бесстрашно ввинчивались в толпу, предлагая сладости и фрукты… Жизнь текла своим чередом, кто-то считал барыши, кто-то потирал ладони в предвкушении острых ощущений…

И лишь осужденный, которого как раз доставили к месту казни в повозке, запряженной тройкой лошадей, размышлял, наверное, о высоком. По крайней мере, он перебирал массивные четки, едва заметно шевеля губами. Припоминал ли все свои прегрешения, с которыми придется предстать перед Аллахом? Или слал проклятья на головы злейших врагов?

На помост взошел глашатай, картинным жестом развернул затейливо украшенный свиток и хорошо поставленным голосом принялся выкрикивать обвинения, по которым был осуждён брат эмира. В толпе возмущенно роптали, кидая горящие жаждой крови взгляды на злодея, осмелившегося покуситься на самое дорогое — жизни всеобщих любимиц. Кое-как дочитав текст, глашатай поспешно спрыгнул вниз и тут же затерялся в гомонящей толпе. Сопровождавшие араба маги-дознаватели в традиционных темных одеждах провели его на помост, заключив в прозрачную сферу, напоминавшую защитный купол. Настало мое время.

Тяжёлой поступью поднимался я по пологим ступеням, ведущим на помост. Поднявшийся ветер в остервенении рвал мантию, вздымая её полы, словно огромные крылья неведомой птицы, солнечные лучи отражались от короны, и казалось, она горела ярким пламенем, драгоценные камни бросали искрящиеся отблески на окружающих. Встав ближе к краю помоста, я внимательно оглядел все бескрайнее человеческое море, раскинувшееся передо мной. Постепенно воцарилась мертвая тишина. Лишь изредка то тут, то там раздавались короткие вскрики, покашливания, обрывающиеся после негодующих шиканий. Не придумав ничего лучше, я взревел, воздев сверкнувший молнией меч к небу:

— Да восторжествует правосудие!!!

И в ответ раздался восторженный рев толпы. Развернувшись, я медленно подошел к сфере и, как меня научили накануне, приложил к ней рукоять Императорского меча, активировав тем самым сложное заклинание, разработанное умельцем из числа подчиненных Нарышкина-старшего. Не мудрствуя лукаво, его назвали «Русская зима»… Внутри замкнутого пространства, центром которого был Асир Шараф аль-Дин, стремительно стала падать температура, заискрились редкие снежинки. Попадая на кожу осужденного, они стремительно таяли, оставляя после себя замороженные области. И их становилось всё больше. Вскоре араб напоминал ледяную статую, в облике которой живыми оставались только глаза — широко распахнутые, полные невыразимого ужаса, они выкатывались из глазниц… А неумолимая «Русская зима» жадно поглощала беспомощную жертву, отгрызая кусок за куском от его тела… И все муки, что испытывал казнимый, откатом били по мне. Ибо такова была суть этого способа казни. Активировал его я своей силой, посредством меча-артефакта. И пока длилось его действие, я разделял с ним все испытываемые ощущения… Почему я согласился на это? Если я вправе обрекать людей на мучительную смерть, я должен быть уверен в своём решении, а не пользоваться этим правом по своему капризу. Зная, что ради исполнения приговора и мне придется пережить нечеловеческую боль. Вреда здоровью это не наносило, все ощущение имели психическую основу, но от этого легче не было… Наконец, процесс полного замораживания подошел к концу, и даже глаза араба покрылись тонким слоем льда. Но я чувствовал, что там, под ледяным панцирем, ещё бьется сердце, что он жив и даже по-прежнему в сознании… Содрогнувшись, я отнял рукоять меча, с легким хлопком купол исчез. Один стремительный взмах меча, сопровождаемый многотысячным вздохом потрясенных зевак — и статуя рассыпалась на мелкие ледяные осколки. Огонь души, теплившейся ещё мгновение назад, угас окончательно. Я прошептал побелевшими губами:

— Приговор окончателен и обжалованию не подлежит…

И собрав все силы в кулак, с показной уверенностью, которой на самом деле не чувствовал ни грамма, спустился с помоста к ожидавшим меня сестрам и Марго. Обернувшись на миг, я заметил в рядах иностранных гостей графа Дарема, что с побелевшим лицом и каким-то затравленным выражением глаз, не отводил взора от ледяного крошева, в которое превратился араб…

Глава 26