Объяснение понравилось калужанам, и они решили пригласить Лжедмитрия II к себе в качестве государя. Около местного собора все они поклялись верно и преданно служить «царю Дмитрию» и даже пообещали отомстить всем его врагам: Василию Шуйскому, королю Сигизмунду и вероломным полякам. После этого горожане отправились в монастырь с хлебом-солью и торжественно отвезли Лжедмитрия в крепость. Там они дали ему денег, красивую одежду, лошадей и всевозможные припасы. Можно было вновь организовывать царский двор. Зная, что среди тушинцев остались верные ему люди, самозванец начал им писать, приглашая на службу. Теперь это были русские дворяне и служилые люди. Первым пришел со своим отрядом Г. П. Шаховской, который до этого стоял у Вязьмы. Затем приехали Трубецкие, Плещеевы, Барятинские и другие. В верные ему города Лжедмитрий написал, чтобы воеводы убивали всех поляков и их имущество отсылали в Калугу. Пострадали не только те, кто ему изменил, но и мирные торговцы, привезшие множество товаров. Все они были донага ограблены. Таким образом, в новой резиденции появилось множество дорогих вещей, заморских тканей, роскошное оружие, пистолеты, сабли, ружья, лошади и всевозможные припасы. Двор стал воистину царским.
В это время в Тушине продолжался развал. Денег король не собирался платить. Русские бояре вместе с частью казаков отбыли в Калугу. Оставшиеся донцы стали бунтовать. Один раз стычка дошла до настоящей войны. Казаки попытались по просьбе Лжедмитрия захватить Рожинского, который стал для самозванца одним из главных врагов. Однако дело кончилось тем, что почти 2000 человек полегли на поле боя. Все это происходило в то время, когда к Москве шел Скопин-Шуйский. Почти без боя ему сдавались города, присягнувшие ранее самозванцу. Вскоре была снята осада с Троице-Сергиева монастыря, и его защитники наконец-то смогли отдохнуть от ратных дел. Освобождение Москвы стало делом ближайших дней.
Осаждавший монастырь Я. Сапега отошел к Дмитрову. После некоторых размышлений он передумал служить королю и решил сделать ставку на Марину Мнишек. Ведь она была венчанной московской царицей. В Тушине над ней все насмехались и не оказывали ни малейшего уважения. По приглашению Сапеги в середине февраля 1610 года «царица» тайно бежала в Дмитров в мужском платье. С ней были лишь прислужница и два десятка донских казаков. Однако этот город недолго прослужил прибежищем для поляков. Вскоре Скопин выбил их и оттуда. Марина решила, что только Калуга сможет стать ей надежным убежищем. С тремя сотнями казаков она пустилась в путь по зимней дороге.
Табор же продолжал разлагаться. Выяснилось, что тушинские бояре решили пригласить на московский престол сына Сигизмунда, юного Владислава. С этой просьбой они отправили под Смоленск свое посольство. Шляхтичи же продолжали враждовать друг с другом. Наконец было решено 20 марта собраться на круг и обсудить создавшуюся ситуацию. Одни пришли пешими, только с саблями, другие — верхом, с оружием и в доспехах. Часть полагала, что лучше вернуться к «Дмитрию», другая советовала воссоединиться с королем, к которому имели склонность и москвичи. Некоторые даже советовали вступить в переговоры с царем Василием. Но находились и такие, которые считали, что служить государям не стоит, а следует уйти за Волгу и заняться грабежами. Только домой, в Польшу, никто не хотел. Разгульная жизнь в чужой стране пришлась всем по вкусу. Споры закончились тем, что пан Тышкевич вознамерился расправиться с Рожинским, желая занять его место. Началась стрельба, приведшая к окончательному разладу. Многие после этого разъехались: кто — в Калугу, кто — под Смоленск. Остальная часть подалась к Иосифо-Волоколамскому монастырю для грабежей. Там Рожинский упал на больной бок и, немного поболев, умер. Оставшимся тушинцам удалось продержаться у Волоколамска лишь до мая. 21 мая они были выбиты оттуда иностранными наемниками, находившимися на службе у царя Василия. Только нескольким удалось спастись (А. Збровский был вынужден уйти пешком). Остальных взяли в плен, в том числе и ростовского митрополита Филарета, который был в Тушине патриархом. Но царь Василий его простил, полагая, что тот жил в таборе в неволе.