Смута

Видя, что царя не ведут, бояре упорхнули, Сунбулов приказал охочим людям бежать в Успенский собор, привести патриарха Гермогена.

Гермоген читал молящимся Евангелие, когда в Успенский собор ворвались взбудораженные гилем, бесшабашные кабацкие людишки.

– Патриарх! Тебя народ ждет!

Гермоген продолжал чтение, но его схватили за руки, потащили вон из собора.

– Что вы делаете?! – завыли от горя женщины. – Безбожники!

Один детина, окруженный такими же лоботрясами, разбрасывая толпу, вернулся, взошел на алтарь и крикнул на баб:

– Цыц! Это мы безбожники? Это мы Гришке Отрепьеву кадили или попы? Это мы в Тушине кадим Вору или Филарет с попами? Бояре посадят нам в цари поляка-латинянина или татарина – попы будут кадить и петь татарам и полякам!

Бабы завыли пуще, детина заматерился, загромыхал непотребными словесами, но кровля на его башку не рухнула.

– Погибли! – тихонько плакала старушечка и все тянулась рукой до иконы Божией Матери, чтоб к ризе прикоснуться, но старушку толкали, и рука ее не достигала спасительной святыни.

Гермоген, изумленный грубостью горожан, разгневался, вырвал руки у тащивших его, оттолкнул бунтовщиков, пошел назад, к собору, но его схватили, потянули, упирающегося, подняли, в воздухе развернули, погнали на Красную площадь тычками в спину, а малые ребята кидали в патриарха замерзшими лошадиными котяхами, а тут еще попалась им куча строительного мусора, бросали песок, глину пригоршнями.

Втащили патриарха на Лобное место растрепанного, в облачении оскверненном, будто служил не в соборе, а на мельнице. На белом клобуке над золотым шестикрылым серафимом грязное пятно, в бороде ком земли, риза заляпана.

Но стал Гермоген перед людьми, и так стал, что смолкли и опустили глаза. Тимошка Грязной, перепугавшись, как бы настроение толпы не переменилось, выскочил на Лобное место и, тыча пальцем чуть не в самое лицо патриарха, заорал:

– Скажи, всю правду скажи! Шуйский избран в цари его похлебцами! Кровь русская рекой льется. А за кого? За него, за блудню, за пьяницу горького, за дурака набитого, за мошенника-казнокрада! Люди, разве я неправду говорю?!

Ожидал одобрительного гула, но услышал звонкий и ясный отклик:

– Врешь! Сажали Шуйского в цари бояре и вы, дворяне-перелеты. Сам собой в цари не сядешь. Пьянства за Василием Ивановичем не знаем. Да если бы и был он, царь, непотребен и неугоден народу, так его одним шумом с престола не сведешь. То дело Боярской думы и собора всех земель!

Пришлось и Сунбулову поспешить на Лобное место.

– Вы орете по глупости своей! Шуйский тайно сажает нас, дворян, на воду, жен и детей наших терзает и побивает.

– Да сколько же вас побито? – спросил Сунбулова Гермоген.

– С две тыщи!

– Побито две тысячи, и никто об этом до сих пор не знает?! – поднял руки Гермоген, призывая народ к вниманию. – Когда убиты люди? Кто? Имена назови!

– Наших людей и сегодня повели сажать на воду! – брал на глотку Сунбулов. – Мы людей наших послали, чтоб их вызволить.

И, чтоб отвлечь народ, велел подьячему из своих читать грамоту. Грамота была написана от имени городов. Обвиняла Шуйского в государственной немощи, уличала в том, что избран он в цари одной Москвой.

– Не люб нам Шуйский! – крикнул Сунбулов. – Чем больше будет сидеть, тем больше крови прольется.

– Другого в цари изберем! – вторил Гришке Тимошка.

– Ни Новгород Великий, ни Казань, ни Псков, ни иные города – никогда государыне Москве не указывали, – сказал Гермоген. – Москва указывала всем своим городам. Государь, царь и великий князь Василий Иоаннович – поставлен на царство Богом, властями царства, христолюбивым народом русским. Василий Иоаннович – царь добрый, возлюбленный, желанный всем народом, всеми землями. Вы, дворяне, забыли крестное целование, восстали на Божьего помазанника. Терпеливый и мудрый царь наш, я знаю, и это вам простит, да не простит Бог!

Патриарх покинул Лобное место, прошел сквозь молчащую толпу.

Заговорщики, обгоняя патриарха, кинулись в Кремль, требуя царя. Шуйский вышел к ним без страха и сомнения. – Вы хотите убить меня? Убейте, я готов принять венец мученика. Но знайте, от царства я не отрекусь, ибо оно держится царем. Без царя Россия разбредется. Хотите иного царя, соберите Земский собор. Ни ваше, ни чье другое своеволие для меня – не указ.

Не имея поддержки в народе, бунтовщики кинулись вон из Кремля, из Москвы – в Тушино.

Гермоген послал бежавшим две грамоты. В первой призвал к раскаянию, ибо «царь милостив, непамятозлобен, вины вам отдал, ваши собственные жены и дети на свободе в своих домах живут». Во второй грамоте воззвал к чувству Родины. «Мы потому к вам пишем, что Господь поставил нас стражами над вами, стеречь нам вас велел, чтобы кого-нибудь из вас Сатана не украл. Отцы ваши не только к Московскому царству врагов своих не припускали, но и сами ходили… в незнаемые страны, как орлы острозрящие и быстролетящие… и все под руку покоряли московскому государю царю».

Часть беженцев, вняв голосу патриарха, вернулась.