Смута

– Спасибо, пастырь, что ведешь меня, укрепляешь словом и молитвой. Но я – робок, владыко, ибо я стар и впереди у меня не свет долгой жизни, а вечная могила. Держава приказывает не поспешать. Легко отправить полки на бой, на смерть, но в полках мужья и сыновья. Страшусь жену оставить вдовой, мать сиротой. Помолись за меня, владыко! Если Москва хочет большой брани, я пойду со всеми… Хотя лучше бы Скопина подождать… князь Михайла со шведами идет… Поляки да казаки при виде его полков сами собой поразбегутся.

– Господи! Царица Небесная! Да ведь и в Тушине, чай, головы есть. Наши, боярские. Уж конечно присоветуют Вору не ждать шведов, а скорее Москву за горло ухватить. И ухватят. А все ли наши полки надежны, я не знаю…

Шуйский поморгал глазами. Он тоже этого не знал: все ли полки надежны.

64

В Москве государя укреплял патриарх Гермоген, в Тушине таборного царя подвигал на решительное дело некий пан Бобовский, прибывший с несколькими хоругвями литовских авантюристов.

– Неужели войску до сих пор не стало понятно, что Рожинский способен только именоваться гетманом, а не быть им! – восклицал Бобовский, угощая государя чудесным молдавским вином, которое он добыл, ограбив обоз, шедший то ли к Радзивиллу, то ли к литовскому канцлеру Льву Сапеге.

Вор слушал Бобовского благожелательно, хотя знал, сколь несправедлив новосел Тушина к князю. Рожинский только в апреле оправился от тяжелого ранения, и ему сразу пришлось вступить в схватку не с москалями, но со своей войсковой челядью.

Эти скоты, посланные за продовольствием, возомнили себя рыцарями, выбрали из себя ротмистров, полковников, генералов и устроились по малым городкам, не собираясь возвращаться к войску. Именно от грабежей и дичайшего всевластия этих полурабов Россия опамятовалась от своего позорного послушания, вспомнила завет пращуров беречь Родину, имя законного царя вспомнила.

Князь Роман Рожинский вынужден был посылать на обозную прислугу гусарские роты и казачьи сотни.

Нет, пан Бобовский напрасно хаял гетмана, но эта ругань была для Вора как музыка, однако он ответил осторожно:

– Его милость пан гетман отменный… солдат. Может быть, мы и впрямь застоялись под Москвой, но наша ли в том беда? Среди польского рыцарства нет ни одного, кто взял бы на себя смелость пленить Москву.

– Есть один! Есть! – вскричал пан Бобовский. – Дайте мне четыре полка, и Москва уже через день пришлет посольство просить пощады вашего величества.

– Я верю в вас! – вдохновился Вор. – Я дам не четыре полка, а шесть, да еще татарскую конницу. Идите и закончите это затянувшееся дело.

Пан Бобовский напал на слободы Скородума. Здесь были не стены, а земляные валы. Взять и зажечь предместье – чего проще.

Но в Скородуме стояло войско Ивана Ивановича Шуйского. Большое войско, тысяч тридцать. С валов ударили пушки. Из рощицы за спину полкам Бобовского зашли верные царю казаки. Легкомысленное наступление обернулось геройским высвобождением из медвежьих объятий. Бобовский не был пустомелей, полки он от полного уничтожения спас, но треть людей потерял.

Рожинский пригласил Бобовского к себе и сказал ему:

– Я слышал, что вы считаете себя лучше нас. Теперь, однако, вы такой же, как мы. Если у вас не иссякла охота взять Москву, предлагаю вам возглавить отряд и повторить удар в то же самое место через два дня, когда русские будут праздновать Троицу. Ваша задача – завязать дело, выманить на себя как можно больше войска, наша задача – это войско уничтожить.

Марина Юрьевна узнала о готовящемся приступе вечером в Родительскую Троицкую субботу. Она явилась на половину мужа, который снова «забыл» о ее присутствии в лагере.

– Ваше величество, не навлекайте на всех нас Божий гнев, – попросила она Вора, – но более я все-таки боюсь гнева русских людей. Они не простят нам пролития крови в святой для них день.

– Кто это? – спросил Вор шута Кошелева, изображая крайнее опьянение.

– Это есть то, без чего нет вас, – ответил Кошелев.

– Как это нет меня?

– Но это ваша половина! – Шут ухватил себя двумя руками за половину зада.

– Ах, половина! – хохотал Вор, повторяя глупый жест шута.

Марина Юрьевна смотрела на супруга, как на очень больного человека.

– Сегодня ко мне приводили казака, которому было откровение, – сказала царица. – Он видел реку, а на реке двух белых как снег старцев в челне. Челн несло с огромной скоростью, и старцы сказали казаку: «О вы, несчастные! Все так поплывете, ибо не хотите задуматься над собой».

Вор вдруг швырнул бокал под ноги царице.

– Не каркай! Не ворона! – И нарочито захрапел, повалясь головой на стол.

– Кто же тут шут? – Марина Юрьевна забрала со стола вино и ушла к себе.

Пила и писала отцу очередное горестное послание: