Смута

– Царь пьянствует с Вишневецким. Вишневецкий сплетничает о войсковом коло, а царь за его ложь дает сплетнику все, что тот пожелает. Для войска у него ничего нет, для сплетников – сколько угодно!

Рожинский тотчас сел на коня. Не гром потряс стены дворца – солдатская брань из княжеских, из ясновельможных уст.

Играя желваками, Рожинский подошел к столу, перегнулся, ухватил Адама Вишневецкого за ворот, потянул к себе, словно хотел через стол перетащить.

– Что ты здесь делаешь, лгун? Меняешь на свои сплетни наши заслуги?

Огрел их милость клюкой по одному плечу, по другому, обежал стол, лупил князя по спине, как раба, приговаривая:

– Не исчезнешь из табора, не уберешься, будет с тобой то же, что случилось с паном Меховецким.

Вор, не дожидаясь, пока гетманская клюка обрушится ему на голову, кинулся искать защиты у Марины Юрьевны. Плакал, как ребенок, уткнувшись ей в юбку.

Марине Юрьевне стало жалко этого всегда нарочито гадкого человека.

– Что с вами, ваше величество? – Она погладила блестящие, с паутиной проседи темные волосы государя.

Волосы были жесткие, голова потная, но она не находила в себе обычной гадливости. Она тоже осталась чуть ли не в полном одиночестве среди множества мерзавцев, убийц, среди скотов. Отец на письма не отвечает, ни на серьезные, ни на самые отчаянные, слезные. Брат Станислав стесняется быть в ее свите. Не предали Казановская да монахи-бернардинцы. Выходит, ближе Вора человека нет.

– Ваше величество, кто обидел вас? – спросила взволнованно, искренне. – Откройте мне ваше сердце.

Вор промокнул лицо подолом юбки, поднял на Марину Юрьевну огромные и, может быть, единственный раз за все время правдивые глаза.

– Этот негодяй! Этот Рожинский! Он при мне палкой поколотил Адама Вишневецкого.

– Боже мой!

– Я не могу защитить от тирана даже дорогих мне людей.

Он вдруг упал ей в ноги.

– Гетман выдает меня королю! Я должен спасаться! Прости меня! Прости!

Марина Юрьевна подняла его.

– Ложитесь в постель. У вас совершенно ледяные руки. Я согрею вас.

Она сама раздела его, укрыла, разделась и легла с ним. Ласкала нежно, как любящая сестра.

– Я пожалуюсь пану Сапеге, – говорила, утешая. – Я попробую привлечь к нам того, кто так далеко, но чей авторитет не подлежит сомнению. Я напишу папе римскому.

И она действительно на следующий же день отправила в Рим Авраама Рожнятовского со своим письмом.

«Искренно признаем, – писала Марина Юрьевна наместнику Бога на земле, – все победы, одержанные до сих пор нашими войсками, и все полученные выгоды следует приписать лишь благодати Божьей и молитвам Вашего Святейшества. Поэтому мы горячо молим Ваше Святейшество о даровании нам Вашего благословения. Можем также клятвенно заверить Вас, что все, что Вы потребуете от нас письменно или через своих послов, с готовностью будет нами исполнено, как вообще, ради славы Божией, так и для распространения святой католической веры».

74

Нежданно-негаданно маленький человек Аника попал на службу в дворцовые конюшни. Прежних слуг и конюхов от царя забрали, а кому-то надо за конями ходить, печи топить, еду поставлять. Люди подскарбия Корнюхи были степенны, в грабежах и драках не замешаны. Их и взяли на конюшню.

Прежние конюхи загадили стойла, и вот теперь Аника вывозил навоз.

К нему и подошел королевский шут Кошелев.

– Ты русский человек? – спросил он Анику.

– Русский.

– Это очень хорошо. Поляки хотят взять русских людей в рабство. Государь разгадал их намерения. Теперь важно, чтоб его величество окружали свои, русские люди.

Аника послушал царского шута, да и ладно, от него самого ничего не хотят, ничего не просят, а то, что он русский, это и так видно. Кто же он еще?

Утром 29 декабря, в день четырнадцати тысяч мучеников-младенцев, от Ирода в Вифлееме избиенных, на заднем дворе царского дома появился козел. Козел! Это был козлище, ростом чуть не с корову, производитель, с тяжелой мошонкой, с двумя ядрами напоказ. Белый, желтобородый, с мощными, жутко заостренными рогами. От козла несло козлом за версту. И это не все! Один рог был у него вызолочен и сиял, а переднее левое копыто обуто в железо. Кто загнал козла на царев двор, охрана не видела или не пожелала объявить.

– Кому-то показалось мало, что я заперт в моем доме! – кричал Вор на ротмистра, ведающего охраной. – Меня хотят уничтожить нелепейшим суеверием. Козел – это же символ дьявола! Я отошлю сию улику враждебного ко мне отношения патриарху Филарету. Пусть он совершит над козлом молебен и посрамит моих врагов.

Отвести козла поручили Анике, говорить с патриархом был назначен телохранитель Вора пан Казимирский. Ужасаясь козла, Аника посыпал солью каравай хлеба и всю дорогу угощал. Впрочем, для своей же безопасности он привязал козла к саням.

– Молебен?! Над козлом?! – Филарет почувствовал себя оскорбленным.

Казимирский пытался объяснить положение государя, но его не слушали.

– Куда же нам его девать?! – испугался Аника. – У меня хлеб кончился.

Пан Казимирский в сердцах перерубил саблей веревку, и козел пошел себе гулять по табору, косясь на людей так грозно, что от него шарахались и казаки и дворяне.