Смутные времена Лепрозория (СИ)

Кошку, лишенную волос и шерсти — будто совершенно прокаженную, но без следов лепры. Вместо ресниц — татуированный контур век; вместо бровей — татуировки. И все лицо, все тело изрезано священными письменами, стигматами, навечно связывающими с прошлым.

Белоснежное кимоно из паучьей ткани, запахнутое справа налево. Херувимская диадема, впивающаяся в изрезанные татуировками ключицы.

Потрескавшиеся облезлые губы. Под глазами темные, с лиловым отливом, мешки.

А в глазах — бездна. И эта бездна была доверху наполнена одиночеством. Настолько явным, настолько чудовищным, что перепутать ни с чем было нельзя.

Но откуда оно взялось? Почему оно там жило? Неужели оно было там всегда?

Говорят, мы рождаемся и умираем в одиночестве. Но Тора родилась вместе с братьями. Они были с ней практически всегда — расставание никогда не бывало долгим.

Они всегда были опорой, поддержкой, заботой.

Они всегда были вместе.

А после к ним добавились и другие. Совсем иные, думающие по-другому, поступающие по-своему. Но все равно близкие.

Тора поднялась с колен, опершись о бо и помахала на прощанье рукой своему отражению. Оно, отразив ей молодую черноволосую кошку, помахало в ответ.

И Тора ушла, медленно переступая лапами. Будто хотела каждый свой шаг запечатлеть в памяти.

Она зашла в госпиталь, сегодня необычайно оживленный — госпожа Ирма, глава одиннадцатого храма, прибыла за Конфитеором. Все-все лекарства для вверенного ей лисьего округа она могла сделать сама, но Конфитеор единственный не давался ей, и был необходим ее краю.

Винсент обменивался с медиками лекарствами. Все нужное городу ангелов менялось на Конфитеор. Кто-то просился в ученики, боясь отказа Ирмы.

Сама же она возвращала обученных медиков-охотниц ангелам и отправляла подготовленных шисаи к Верховному.

Счастливая, довольная жизнью. Любимая. Любящая.

Встретившись с ней взглядом, Тора благодарно кивнула. Ирма улыбнулась и поклонилась в ответ.

И Тора ушла, забрав с собой свое несчастье, свою нелюбовь.

Она последовала за шисаи, обученными врачевать, лечить и спасать — для Верховного это казалось куда важнее служения при алтарях, чтения молитв и священных писаний.

Но они не нашли Верховного шисаи в его кабинете, и остались его дожидаться.

Тора же знала, где искать брата. Вариантов было совсем немного. Либо он попросту отсутствовал в ангельском городе, либо был занят в тренировочном зале, либо разбирал бумаги в кабинете, либо читал в библиотеке. Изредка он выбирался с книгой на утесы, к морю, но сегодня явно была неподходящая погода — слишком холодно.

Райга в действительности оказался в библиотеке. Книги были разложены возле него — стопками у стола, открытыми на самом столе. А сам он делал записи в новом фолианте.

Часы с лиловым песком отсчитывали время, а перо из крыла Кайно поскрипывало о бумагу.

Почувствовав присутствие Торы, Райга вскинул голову и встретился с ней взглядом.

В его глазах не было одиночества. Никогда не было. Он как будто даже не понимал, что такое одиночество, и как от него можно страдать.

Райга вопросительно вскинул брови, и Тора замотала головой.

Не отвлекайся, мне ничего не нужно от тебя.

Райга кивнул и вернул взгляд книгам. Посмертные часы Нэм смокли, и он не глядя перевернул их снова.

Тора ушла.

Наверх. Туда, где город Ангелов перетекал в кладбище.

Тихое место посреди гор и неба. Облака частенько цеплялись за старые статуи. Вот и сейчас одно такое облако прятало то, что осталось от кошачьих статуй, оставляя видимой только последнюю — Люциферу и пустой пьедестал рядом с ней. Ходили слухи, что иногда пустующий пьедестал все же обретал хранителя мертвых — и в черной ночи, когда облака скрывали звезды, там стоял человек. Его кожа сияла, как звезды на небе, а черные волосы развевались по ветру. Он смотрел на империю, а с рассветом исчезал. Но Тора ни разу не видела его.

На полках пустующего пьедестала было уже много мертвецов. Даже последний император, Кайно, был здесь — серым прахом в стеклянных застенках.

Была здесь и Люцифера-Изабель. Ее часы, для двух сердец, покрывал толстый слой пыли. Никто не приходил к великой императрице, никто не убирал пыль, никто не переворачивал часы.

Даже Ева.

Хотя она часто здесь гуляла.

Тора бережно достала часы императрицы, протерла их изнанкой рукава и перевернула. Песок зашумел, смешивая два сердца.

Поставила рядом часы Лиона и Алисы. Протерла их и перевернула следом.

Могильную тишину нарушил шепот четырех сердец — как будто по кладбищу разлетелся вздох облегчения.

Если Ева никогда не трогала их, возможно, не считала их достойными этого. Она ведь помнила, как Арахна, как однажды Люцифера отказалась от нее.

И она не простила.

И как Айна она помнила, как смалодушничала Ясинэ.

И она не простит. Никогда не простит.

Даже родное дитя не заслужило милости. И кошке с собачьей преданностью ждать такой подачки просто нет смысла.

Потому что у девы сердце из камня. И оно занято тем, что качает священные воды в Райском саду.

Болезненно улыбнувшись, Тора подняла голову к горизонту.

Где-то там по империи ходили Тайгон и его Ева. И никто не знал, когда они вернутся. И вернутся ли вообще.