Смутные времена Лепрозория (СИ)

Протяжно выдохнув, Тора погладила смолкшие часы и вернула их на полку.

— Надеюсь, все у тебя хорошо, маленькая фурия, — прошептала она и, помахав на прощанье рукой, ушла.

***

Горы по другую сторону империи всегда были нелюдимыми — слишком опасные уступы, слишком сильный ветер.

Но это было самое лучшее место для одиночества.

Совершенно никто не потревожит, не помешает, не оборвет на полуслове, полмысли. Просто некому.

Разве что море, обгладывающее скалы год за годом, век за веком, своим шумом все испортит.

Было бы что портить.

Тора села на краю уступа, подобрав под себя ноги, и посмотрела на серое зимнее море. Холодное, дикое, голодное. Иногда здесь бывали чайки, но в такое время года не было даже их.

Абсолютное одиночество.

Которое Тора как будто просто принесла с собой.

Оно следовало за ней по пятам всю жизнь. И вот оно догнало. Непобедимое. Неутолимое.

Проклятие, уготованное богу, досталось жалкой кошке. Слишком тяжелая ноша. Не по силам. Не по маленьким силам маленькой кошке.

Но она ведь всегда выбирала его сама. Все сама. Все-все. Чтобы доказать всем и себе, что может сама. Что за ней не нужно следить, не нужно пасти, контролировать. Что она взрослая. И лучше, сильнее. Сильнее их всех! И все — все! — ВСЕ — она может сама.

И все она могла выдержать, все вынести, пережить.

Кого угодно победить! Кроме пожирающего изнутри одиночества.

Кого угодно спасти! Кроме себя самой.

Кому угодно помочь! Но кто мог помочь ей?

Райга всегда повторял «У тебя есть ты. У тебя всегда есть ты». Как будто это должно было помочь. Как будто это могло утешить. Как будто одиночество могло исцелить.

Она была готова на любые жертвы, а им всем они казались просто глупыми.

«Тебе все нужно еще вчера!» — с легким презрением.

«Ты за каждым пойдешь, кто за ушком почешет?» — с издевкой.

«Ты безрассудна!»

«Ты самонадеянна!»

Но когда они говорили приятные вещи, смеялись ее шуткам и общались, будто с другом — было ли это по-настоящему?

Или все они делали так потому, что их связывали узы? Потому что они были родными братьями? Подчиненными? Потому что она делала Конфитеор? Потому что она была дочерью Хайме, последней кошачьей принцессой? Потому что она была императрицей? Потому что они просто были хорошими людьми и вели себя с ней лучше, чем хотели?

Было ли все это искренним?

Хоть когда-нибудь?

Или искренним был лишь бо? Который отказывался ей повиноваться, пока она не стала достойной его? Все было честно.

Тора положила бо на колени и погладила по лиловым кристаллам.

Бо был искренним всегда. И верным — всегда.

Простая железка, выкованная много столетий назад, служила верой и правдой.

— На этом наш путь заканчивается, дружок. Пора прощаться, — она провела рукой по ножнам бо, легко снимая их. — Только окажи мне последнюю услугу.

И все было сделано, все завершено. Ева — спасена. Братья — живы и здоровы. Ангелы — изгнаны. Запасы Конфитеора практически безграничны. Хайме был счастлив с Химари. Самсавеил исчез.

Только пропала маленькая фурия. Но даже священные воды не знали, где она. А жаль.

Тора двумя руками перехватила рукоять бо и занесла его перед собой — лезвием в сердце.

Все сделано! Принимай!

На плечи легли маленькие ладошки.

— Тетя-кошка, — тихий шепот коснулся замерзших ушей.

Руки Торы дрогнули. И вместе с ними задрожала она вся. От дикого холода, от морозного соленого ветра. От страха. От бессилия. От беспомощности.

— Пожалуйста, тетя-кошка, — немного жалобно, на ухо, скользнув горячими руками по плечам, локтям, запястьям. — Не надо.

Тора выронила бо и тихо заплакала.

Айлив забрала бо и осторожно сняла с ее шеи крылатую диадему.

— Все будет хорошо, — прошептала маленькая фурия, обнимая Тору со спины.

Но та лишь замотала головой.

Не будет. Никогда не будет!

И никогда не было.

Немного подумав, котенок прижалась щекой к уху кошки и замурчала:

— Я рядом.

И когда Тора успокоилась, она поднялась вместе с ней на камне. И они шагнули вдвоем в голодное море.

На уступе над острыми скалами осталась только диадема и воткнутый сквозь нее в камень бо.

И больше не осталось ни следа демоновой кошки. Исчезла ли она, бросилась ли в волны — ее больше не было нигде, и как будто никогда.

Прощай.

Эпилог

Летнее море было ленивым, вальяжным и вместе с тем шумным. Тяжелые волны разбивались о скалы, друг о друга. Голодные чайки летали где-то внизу, перекрикивая ветер, прыгали по мокрым камням и делили добычу. Палящее солнце белым колесом перекатывалось по небу и плавилось на облаках.

Райга медленно перелистывал ветхие страницы.

Старая тяжелая книга, исписанная бисерным почерком Самсавеила, хранила даже иллюстрации — но они все выцвели.

— Здесь было нарисовано Сияние, — Ева постучала пальцем по странице и вернулась к своему занятию. Длинные полы хаори Верховного шисаи были сложены у нее на коленях, и она заштопывала дыры новой паутиной.

Райга кивнул, продолжая читать строчки, гласящие о перерождении душ и колесе судеб. Самсавеил верил или даже знал, как оно устроено, но не знал — зачем. И в его старой книге было больше вопросов и пространных рассуждений, чем ответов.