Смытые волной

Позавтракали наскоро. Горячее яичко, сваренное всмятку, я съела, не заметив, такой развился адский аппетит. Подогретая картошка в мундирах с подсолнечным маслом и соленым огурчиком тоже показались мне в тот момент самой вкусной пищей на всем белом свете. Мы вышли в ночь. На небе еще вовсю красовалась луна, освещая нам путь. Громко орали петухи, и мычали коровы, как они в такой темени понимают, что наступило утро. Тропинка покрылась легоньким ледком и отсвечивалась от лунного сияния. Особо шибко не пойдешь – скользко, но мы стараемся, иначе опоздаем. Фу, вроде успели.

На остановке толкутся люди. Рая со всеми поздоровалась, я тоже за компанию. Автобус подъехал почти полный, вчерашний старый раздолбанный, хорошо, что печка работала, горячий воздух поступал в салон вместе с гарью от выхлопной трубы. Еле втиснулись. Я крепко вцепилась за поручень, чтобы не упасть: на дороге, смахивающей на каток, машину маятником носило из стороны в сторону. На привокзальной площади все высыпали из нее, как горох из банки. У Раи проездной на электричку, а мне нужен билет. В длиннющей очереди я оказалась среди последних. Опять волнение: вот-вот должна быть электричка, успею ли.

– В крайнем случае, Рая, ты езжай, я на следующей приеду. Они часто ходят? Меня начальство ругать за опоздание не будет.

– Следующая только через полчаса. Конечная.

Спасло меня то, что электричка задержалась. «Слава богу, что на десять минут, а не на четыре часа, как мой поезд», – подумала я. В вагоне образовался буквально туман от дыхания набившихся пассажиров. На каждой остановке их прибавлялось. Кошмар. Мы действительно в этом замкнутом пространстве, как сельди в бочке. Ругань, детский плач. Посвободнее стало лишь после первых остановок в черте Москвы.

Теперь штурмом надо было брать троллейбус. Боже мой, на кого я похожа после этих странствий! Сапогам полная хана, пальто, мое немецкое пальтишко с голубой норочкой все влажное, вымятое, как будто бы я где-то под глухим забором вывалялась. Как уже сложилось, первый звонок от Воронцова.

– Вы все-таки упрямая, как все хохлушки.

– А я не хохлушка, я кацапка. Упрямства мне не занимать, в этом вы правы.

– Ладно, зайдите ко мне.

Прихожу к нему в кабинет.

– Я по должности за своих сотрудников отвечаю. И по-человечески тоже. Позвонил вам вечером домой. Вы все-таки поехали к Рае?

– Я все-таки поехала к Рае.

– Ну и как вам русская деревня?

– Лучше не спрашивайте. Не для меня. Беспросветный ужас. И что вам ответили, когда вы позвонили?

– Ее нет дома. Какой-то старческий женский голос. Мне кажется, это не свекровь ваша была. Она спросила, кто спрашивает, что передать? Но я повесил трубку и больше не звонил. Что вы собираетесь делать дальше? Поживите пока в гостинице, уверен, все нормализуется еще.

– Спасибо вам за все. Я пойду.

– Нет уж, постойте, вернитесь. Ольга Иосифовна, вернитесь.

Таким злым я его еще не видела, все лицо перекосилось. Оперевшись двумя руками о стол и покачивая головой, он как стал орать на меня. Про себя я узнала все: что я неблагодарная, он ко мне как к собственной дочери относится, а я плевать на него хотела. Так я и к собственному мужу отношусь и к ничем не провинившейся передо мной свекрови.

– Я вашему мужу на работу звонил. Спросите, где взял телефон? Так они в каждом номере газеты печатаются. Мне сказали, что ваш Михаил в командировке. Вы разве не знали, что он улетел? Поэтому он вас и не ищет.

Черт побери, я совсем забыла, что его нет в Москве, куда-то на недельку лыжи навострил, как любит говорить. Кажется, сегодня должен вернуться, если не задержат, это у них в редакции часто. Едут с одним заданием, а вдогонку навешивают кучу других.

Голова раскалывается. Гляжу я, нет, не на небо, а в окно, и думку гадаю. Напрасно же бешусь и качу на него 10-литровые бочата с соленьями со свадьбы. На лыжах своих он забрался в такую глухомань, с которой связаться невозможно. А свекровь как меня отыщет, если не знает толком, где я работаю. Сколько раз хотела ей свой телефон дать и все забывала.

– Да, милочка, муж ваш в отъезде. Почитаем, что он там напишет, когда вернется. Давайте я вас провожу после работы домой. Он ведь и ваш теперь, – выводит меня из грустных раздумий Воронцов. – Что вы так раскраснелись? А ну-ка. – Он протянул руку к моему лбу. – Оля, вы же горите! Вы в чем за город ездили? В этих сапогах? Ну, нельзя быть такой легкомысленной. Вы, вижу, как и моя дочь, к самостоятельной жизни пока не приспособлены.

Я вернулась к себе, и как только все сотрудники моего отдела ушли, Воронцов по телефону сообщил, что выходит. Мы как бы случайно столкнулись в коридоре. А еще с Федоровым и его секретаршей, они тоже, как назло, вырулили на взлетную полосу коридора отчаливать. Вчетвером мы еле втиснулись в лифт.

– Ольга Иосифовна, вы случайно не простудились? Вид какой-то у вас больной.

Секретарша мгновенно среагировала на слова Воронцова и развернулась в мою сторону.