Сначала Россия, потом Тибет

Основное положение этого вероучения состоит в том, что всё, воспринимаемое органами чувств, реально и что всё реальное содержит в себе зародыш естественного изменения. Такая доктрина, которую выдвигают механистические материалисты, по сути, мистическая в том смысле, что она отрицает физические или химические объяснения изменений, а следовательно, и жизнь. Таким образом, она содержит великую практическую истину и хорошо приспособлена к нынешней функции религии, внешние проявления которой уже были кратко описаны. За этим, что более важно для понимания непростых отношений большевизма с внешним миром, стоит извечный всеобъемлющий русский эгоизм, который требует возрождения масс, а не отдельной личности, и приводит к самоанализу в жертвенном масштабе. В конце прошлого века, когда русская литература получила высокую оценку от западноевропейского читателя, последствия этого настроения едва ли осознавались. Как тема для Достоевского это было превосходно. Как тема для воплощения в практическую политику это не воспринималось всерьез, за исключением Центральной Азии, где опасения англо-индийских стратегов были окончательно развеяны англо-русской конвенцией 1907 года[108]. Наше родство с Россией было связано с русскими художниками, а не с провидцами, которых эти художники изображали. Теперь провидцы стали деловыми людьми. Их правление выпало на преходящий настоящий момент, и они хотели бы включить в него и нас. Только мы с этим желанием не согласны. Между тем эстетический гений народа, который когда-то вызывал у нас восхищение, еще сохраняется и расцветет снова, хотя трудно предсказать, в ближайшем или отдаленном будущем. Читатель, ищущий сведений об этом гении, возможно, уже почувствовал, что его втянули в лабиринт политических и экономических соображений, не иначе как злоупотребляя его доверием. Если он так считает, хотелось бы напомнить, что современная российская культура находится в зачаточном состоянии — если вообще была задумана; что главный интерес, который она представляет, скорее поле для пророчеств, чем поле достижений; что даже ее зародыш скрыт оболочкой унизительного прошлого, на котором вырос неизбежный грибной урожай современных плагиаторов. И, если иностранный наблюдатель хочет разглядеть какие-либо признаки, самобытную жизнь, он должен искать, изучая личность образованного русского и ту эволюцию, которую он сейчас претерпевает. Об этой эволюции, о сопутствующих ей муках и умственном напряжении я попытался дать краткий отчет.

Полтора месяца — срок ограниченный, путешественник, приехавший в новую страну, составит о ней лишь поверхностное представление, и наиболее доступным ключом к культуре народа служит архитектура. В золотых куполах и маковках церквей, в кремлевских башнях, дворцах в стиле барокко, улицах в стиле ампир, в возрожденных музеях и железобетонных многоквартирных домах раскрываются история и характер русского народа. Я спрашиваю себя, какое будущее может возникнуть из столь несочетаемого прошлого и настоящего, которое символизирует разнообразная архитектура. И ответ нахожу в неизменном, безличном факторе, неподвластном времени и политике, который сыграет решающую роль в формировании большевистского вкуса к архитектуре и на котором должны основываться все пророчества в этом отношении: уникальная традиция цвета и формы, проявляющаяся в изобразительном искусстве России начиная с XI века. Архитектура, как наиболее плодотворный вид искусства, по сути, искусство массовое. Именно в архитектуре традиция или возродится, или окажется бесплодной, а вместе с ней и культура революции.