Снайпер Великой Отечественной

– Да-а, снайпер, – задумчиво протянул он. – А я стрельбе учился в народном ополчении. Вот мне бы так научиться стрелять… В открытом бою другой раз лежишь под ливнем пуль, осколков – и невредим. А здесь… один неосторожный поворот – и готов, – размышлял вслух Сергей. – А можно этому научиться?

– Можно. Кто хочет научиться – научится.

Отойдя от перископа, Найденов присел прямо на землю. Мы покурили, поговорили, и он дал мне почитать письмо от своей девушки. Это хранимое солдатом бесхитростное письмо я прочитал со слезами на глазах. Оно напомнило мне о многом. Как знать, встретятся ли эти два человека, искренне любящие друг друга? Но я не успел более подробно расспросить Найденова о его подруге, как в нашей обороне стали рваться вражеские снаряды. Найденов быстро уполз в траншею, а я открыл стрелковую амбразуру и увидел на снегу ползущие к нашим рубежам белые фигурки. Справа, слева от моего окопа с нашей стороны открыли стрельбу ручные и станковые пулеметы, трещали короткими очередями автоматы, бухали глухие винтовочные выстрелы. Я стрелял безостановочно. От частой стрельбы и близких разрывов шумело в голове. Немцы одолели стометровую отметку и приблизились к нашей траншее на расстояние броска ручной гранаты. Один из них, опершись на левую руку, приподнялся, пытаясь бросить гранату. Я выстрелил ему в грудь, граната выпала из его руки и разорвалась рядом с ним.

Вдруг все кругом стихло. К небу взвился столб огня, и мой правый глаз будто прикрыла чья-то огромная шершавая рука. Передо мной раскинулся узорчатый ковер. Краски на нем, причудливо переливаясь, то исчезали, то опять появлялись. Я видел эти узоры в огненном кольце, за которым открылась бездонная пропасть, куда я стремительно падал… Я разбрасываю широко в стороны руки, пытаясь ухватиться за кромку пропасти, но не могу, руки срываются… Потом все исчезает…

Позднее, вернувшись из госпиталя, я узнал, что это был «маленький геркулес» Андрей, кто откопал меня в снайперском окопе и передал санитарам. Но отблагодарить товарища, спасшего мне жизнь, я не успел: за несколько дней до моего возвращения на фронт он погиб от вражеской пули.

* * *

Очнулся я в госпитале. Правый глаз забинтован, в ногах – ноющая боль. Маленькая самодельная коптилка горит в углу обширной комнаты с низким потолком. Вдоль стен стоят койки с высокими и низкими спинками, на них горой лежат полосатые тюфяки, серые шинели, защитного цвета ватные куртки. Людей не видно, только у стола, уставленного множеством флаконов и бумажных пакетов сидит женщина в ватной стеганке. Опустив голову, она медленно свертывает узкий марлевый бинт. Это дежурная медсестра.

Я пошевелился. Сестра тут же подняла голову, открыла огромные голубые глаза, поправила на голове платок и, тяжело передвигая ноги, подошла ко мне:

– Долго же вы, уважаемый товарищ, спали. А теперь попрошу смотреть на меня. – Сестра подняла над своей головой руку: – Видите?

– Вижу.

– Ну вот и хорошо. А теперь пора поесть, небось проголодался?

– Спасибо, я не хочу есть.

– Как это? Пятые сутки, кроме сладкой водички, в рот ничего не брали – и не хотите?

Она прошагала между койками и скрылась за широкой дверью.

Рядом со мной, с левой стороны, зашевелился полосатый тюфяк, кверху поползла серая солдатская шинель, а из-под нее медленно вылезла забинтованная человеческая голова:

– Ты, браток, с какого участка фронта прибыл?

– Из-под Лигова.

– Там что?

– Немцы на нас полезли. Ранило в начале боя, не знаю, чем закончилось.

– А сам откуда родом будешь?

– Белорус, а с детства живу в Ленинграде.

– Ну, значит, ленинградцем можешь считаться. А я вологодский, под Тихвином стукнуло, когда мы испанскую «Голубую дивизию»[24] на околицах Тихвина колошматили.

Незнакомец замолчал, достал из тумбочки кружку, выпил несколько глотков воды, вытер коротко подстриженные рыжеватые усы.

– Да вот тут я малость похозяйничал, покамест ты без памяти был. Хлеб, сахар, папиросы прибрал в тумбочку, а суп да кашу отдавал, тут к нам учительница приходит читать.