Я зависаю на последних строчках, будто продолжаю смотреть ослепленными глазами безумный фильм, у которого уже ползут финальные титры на черном фоне, и не могу оторваться, потому что мой мозг еще не отошел от того, что происходило на экране.
Я ошарашена.
Я возбуждена, я озлоблена, я взволнована, я подавлена, я напряжена, я растрогана.
Я воспаленный нерв.
– Надо понимать, тебе понравилось? – говорит Алиса.
Я ничего не отвечаю. Ведь она всё знает и так.
Тогда она вновь заговаривает сама, наверное, чтобы вывести меня из этого состояния:
– Я хочу добавить сюда эпилог. Что скажешь?.. Ну, в общем, пока размышляю.
Когда наконец прихожу в себя, я спрашиваю:
– Ты тоже веришь, что там… что-то есть?
– Верить положено тем, кто не знает, – важно произносит Алиса. – А я точно знаю, что после жизни есть жизнь.
– Говоришь так, будто была там.
– Наслышана. А наслышана, потому что прислушивалась. Ты прислушивалась. Помнишь историю про балалайку?
Да, я много читала всяких историй на эту тему и, конечно, помню ту, о которой она упоминает.
Один парень стоял в очереди за билетами вместе со своей женой. Он заметил, что в паре метров позади него стояла незнакомая девушка, которая встревоженно смотрела на него. Он смущенно отвернулся, но через мгновение она подошла к нему и сказала: «А вы играете до сих пор на балалайке?» Парень побледнел, а затем расплакался. Жена парня тут же набросилась на девушку с вопросами: кто она и о чем она говорит? Девушка не смогла ей ничего внятно объяснить, сказала только, что она незнакома с ее мужем и что сама не понимает, почему ее вдруг потянуло подойти и спросить его про игру на балалайке. Тогда парень сказал, что он и его покойный близкий друг, с которым они держались вместе с детской песочницы, как-то рассуждая на тему жизни после жизни, дали друг другу обещание, что тот, кто из них умрет первым, обязательно найдет способ сообщить другому о том, есть ли жизнь после смерти, и если есть, то он передаст пароль-вопрос: «Играет ли он до сих пор на балалайке?». Ведь когда-то они оба жили рядом с музыкальной школой, а сами играть ни на чем не научились.
– Помню, – говорю. – Много всяких историй помню.
– Просто это моя любимая, – протягивает Алиса, – такая сентиментальная. Но их слишком много, чтобы игнорировать. Это я даже не говорю о случаях клинической смерти, когда люди видят себя, лежащих на операционном столе в окружении врачей. Даже многие врачи, ученые, профессора убеждены в существовании души. И это существование не прекращается смертью тела.
– Как думаешь, умершие встречают там своих близких? – вкрадчиво спрашиваю я.
– Это возможно, но… едва ли имеет смысл.
Я делаю удивленно-разочарованное лицо, которое она видеть не может, но чувствует нашу общую мимику.
– Это как одноклассники, которые недоучились вместе до самого выпуска, а разошлись по разным школам. Даже если вы были близки в определенный период, дружили пару-тройку лет, то после школы, даже если вы встретитесь, вам не о чем будет говорить. Но ваши пути могут снова сойтись, если вы войдете в новый общий туннель, да и это тоже будет временно.
Ее речи навевают на меня туман безысходности. Которая норовит сопровождать меня даже там, за чертой, которую можно пересечь только однажды и только в одну сторону.
– Но сейчас нам туда не надо, – загадочно произносит Алиса. – У нас есть чем себя занять в этой жизни, с этим телом.
– О чем ты? – протягиваю я.
– Тебе нужны эмоции! – голос Алисы чересчур наигран. – Мурашки! Страсть! Секс, наконец!