Снег

Алиса мерно и плавно, словно в замедленной съемке, спускается по ступеням, останавливаясь с каждым шагом и выглядывая Кукольную Тварь. Та в компании наших одноклассников ошалело заскакивает на лестницу. Странно, что она в этот момент не фотографирует себя для соцсетей.

Меня задевают справа и слева гости ресторана, не дождавшиеся счета за трапезу. Но Алиса держится ровно, она почти не двигается, она ждет.

Кукольная Тварь почти равняется с нами.

Она не смотрит на меня. Никто ни на кого не смотрит, никто никого не видит. Под душераздирающий визг сирен никому нет дела до других. Всем плевать. Всем плевать на всех.

Мой взгляд обращен на длинные ноги Кукольной Твари, неуклюже прихрамывающие на высоких каблуках, словно вот-вот переломятся.

Перед глазами искрой вспыхивает образ моего поедания земли семь с половиной лет назад после ее коварной подножки.

Моя нога вытягивается в сторону, пресекая ей путь.

Она спотыкается о мою выставленную конечность.

И, уже бесконтрольно взмахивая руками, широко раскрывая рот и глаза, падает на лестницу и кубарем летит вниз, перекатываясь по ступеням.

Толпа от всеобщей суеты и неожиданности даже немного расступается, вместо того чтобы остановить ее. Всем плевать на всех.

Мне кажется, ее падение длится бесконечно.

Пересчитав всю тысячу ступеней, Кукольная Тварь распластывается на ковре первого этажа.

Люди, мчащие вниз, перепрыгивают через ее неподвижное тело.

Надеюсь, она не умерла. Надеюсь, она умерла. Надеюсь, она не умерла. Надеюсь, она умерла…

Я ускоряюсь и тоже пробираюсь сквозь скопище растревоженных дам и господ.

Наконец кто-то наклоняется над лежащей на полу девушкой. Которая напоминает разбитую деревянную марионетку, чьи нити наконец оборвал кукловод. Руки и ноги неестественно изогнуты, шея перекошена, взвихрившиеся волосы полностью закрывают лицо.

В моей голове шум: словно шипение радиопомех.

Хрупкие девичьи грезы обратились в будни сумасшедшей.

– Помогите, ей плохо! – кричит кто-то.

– Нельзя, нельзя ее трогать! Можно навредить.

– Вызовите скорую!

– Врача, срочно!

Кажется, это называется «эффект постороннего». Очевидцы какой-то трагедии, если их много, полагают, что жертве непременно поможет кто-нибудь другой из очевидцев, например, вызовет скорую или полицию, и поэтому сами ничего не делают. В итоге человек, которого можно было спасти, погибает из-за всеобщего бездействия.

Не знаю, много ли тут таких посторонних, но я здесь точно лишняя.

Мне пора.

Бывшим одноклассникам лучше оставаться в воспоминаниях, а не восставать из покрывшихся пылью мысленных образов, не приветствовать тебя искусственно радостно и не обнимать, притворяясь родными. Подобные ностальгические встречи только ранят, заставляют задуматься о том, как пролетают годы, о том, как ускользает жизнь, и о том, что люди никогда не меняются.

Если у кого-то складывается иначе, значит, тому везет. Мне – нет.

Мне даже в смерти не везет.

17

Я просыпаюсь с состоянием жуткой усталости. Будто и не спала вовсе.

Первым делом смотрю в окно. Снег всё еще сыплет.

– Алиса? – зову я.

– Доброе утро, – откликается она.

И мне сразу становится спокойнее.

Мне даже не хочется сейчас ни о чем разговаривать, ни о чем спорить. Не хочется делиться своими переживаниями по поводу вчерашних событий и, конечно же, главного из них – связанного с тем, что произошло с Кукольной Тварью.

Я не знаю, что с ней. Не знаю, жива ли она или мертва. И не хочу об этом думать. Не хочу – потому что боюсь.

Мне вообще ни о чем сейчас думать не хочется. Потому что моя изможденность не позволяет выстраивать мысли в какие-то устойчивые структуры, мне будто лень удерживать их, концентрироваться, и я просто отстраненно дрейфую на невидимых волнах, почти не взирая на хаотичные мелькания этих мыслей вокруг, словно пустых полиэтиленовых пакетов на ветру.

Мне спокойно, оттого что я сейчас не одна.

– Пора завтракать, – говорит Алиса. – Пойдем в магазин, а то ты вчера весь йогурт съела.

После молчаливого завтрака мы, не сговариваясь, собираемся на работу. Будто обычная жизнь продолжает течь в прежнем русле, несмотря на мои неоднократные попытки ее пресечь.

Кажется, Алиса сочувственно принимает мое безмолвие и поэтому тоже не заводит со мной своих душетрепещущих бесед. Мы словно привыкшие друг к другу две соседки-студентки, как обычно, проснувшиеся утром и молча собирающие на учебу.

Сегодня нам с Алисой есть о чем помолчать.

Хандровозка не вызывает во мне никаких эмоций. Вообще никаких.

Несмотря на битком забитый автобус и раздражающую из-за этого тесноту, мне кажется, что я сижу одна на заднем ряду, вдалеке от всех, уместившихся впереди длинного салона, а между нами еще куча незанятых мест. Мне просто плевать на этих прижавшихся друг к другу утренних зомби.

За дверью кабинета снова хриплые голоса, запах кофе и печенья, но никаких идиотских смешков. Идиотки сегодня почему-то не смеются.

Крысы устремляют взгляды на меня.

– Привет, Олеся, – чуть ли не хором.

Меня будто холодной водой из ведра окатывает от такого дружелюбия. Сегодня что, Луна покинула созвездие Сук?

– Доброе утро, – отвечаю сдержанно.

Сажусь за стол.